В чем своеобразие замысла поэмы без героя. Расшифровка «Поэма без героя» как пророчество. Сергей Васильевич Шервинский
Часть I
Тринадцатый год
(1913)
Di rider finirai
Pria dell’ aurora.
Don Giovanni *
«Во мне еще как песня или горе
Последняя зима перед войной»
«Белая Стая»
_________________________________
* Смеяться перестанешь
Раньше, чем наступит заря.
Дон Жуан (ит.).
ВСТУПЛЕНИЕ
Из года сорокового,
Как с башни на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.
ПОСВЯЩЕНИЕ
А так как мне бумаги не хватило
Я на твоем пишу черновике.
И вот чужое слово проступает
И, как снежинка на моей руке,
Доверчиво и без упрека тает.
И темные ресницы Антиноя
Вдруг поднялись, и там — зеленый дым,
И ветерком повеяло родным…
Не море ли? — Нет, это только хвоя
Могильная и в накипаньи пен
Все ближе, ближе … «Marche funebre»…*
Шопен
«In my hot youth —
when George the Third was King…»
Byron. *
____________________
* В мою пылкую юность —
Когда Георг Третий был королем…
Байрон (англ.).
Я зажгла заветные свечи
И вдвоем с ко мне не пришедшим
Сорок первый встречаю год,
Но Господняя сила с нами,
В хрустале утонуло пламя
И вино, как отрава жжет…
Это всплески жуткой беседы,
Когда все воскресают бреды,
А часы все еще не бьют…
Нету меры моей тревоги,
Я, как тень, стою на пороге
Стерегу последний уют.
И я слышу звонок протяжный,
И я чувствую холод влажный.
Холодею, стыну, горю
И, как будто припомнив что-то,
Обернувшись в пол оборота
Тихим голосом говорю:
Вы ошиблись: Венеция дожей
Это рядом. Но маски в прихожей
И плащи, и жезлы, и венцы
Вам сегодня придется оставить.
Вас я вздумала нынче прославить,
Новогодние сорванцы.
Этот Фаустом, тот Дон Жуаном…
А какой-то еще с тимпаном
Козлоногую приволок.
И для них расступились стены,
Вдалеке завыли сирены
И, как купол, вспух потолок.
Ясно все: не ко мне, так к кому же?!
Не для них здесь готовился ужин
И не их собирались простить.
Хром последний, кашляет сухо.
Я надеюсь, нечистого духа
Вы не смели сюда ввести.
Я забыла ваши уроки,
Краснобаи и лжепророки,
Но меня не забыли вы.
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет
Страшный праздник мертвой листвы.
Только… ряженых ведь я боялась.
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них без лица и названья
Затесалась. Откроем собранье
В новогодний торжественный день.
Ту полночную Гофманиану
Разглашать я по свету не стану,
И других бы просила… Постой,
Ты как будто не значишься в списках,
В капуцинах, паяцах, лизисках —
Полосатой наряжен верстой,
Размалеванный пестро и грубо —
Ты — ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны:
Ты железные пишешь законы, —
Хамураби, Ликурги, Солоны
У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
И ни в чем не повинен,- ни в этом,
Ни в другом, и ни в третьем. Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета,
Или сгинуть… да что там! про это
Лучше их рассказали стихи.
Крик: «Героя на авансцену!»
Не волнуйтесь, дылде на смену
Непременно выйдет сейчас…
Чтож вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с этой рамой,
Из которой глядит тот самый
До сих пор не оплаканный час.
Это все наплывает не сразу.
Как одну музыкальную фразу,
Слышу несколько сбивчивых слов.
После… лестницы плоской ступени,
Вспышка газа и в отдаленьи
Ясный голос: «Я к смерти готов».
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень.
Баратынский
Распахнулась атласная шубка…
Не сердись на меня, голубка,
Не тебя, а себя казню.
Видишь, там, за вьюгой крупчатой,
Театральные арапчата
Затевают опять возню.
Как парадно звенят полозья
И волочится полость козья.
Мимо, тени! Он там один.
На стене его тонкий профиль —
Гавриил, или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?
Ты сбежала ко мне с портрета,
И пустая рама до света
На стене тебя будет ждать —
Так пляши одна без партнера.
Я же роль античного хора
На себя согласна принять…
Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко? —
Петербургская кукла, актерка,
Ты, один из моих двойников.
К прочим титулам надо и этот
Приписать. О, подруга поэтов!
Я — наследница славы твоей.
Здесь под музыку дивного мэтра,
Ленинградского дикого ветра
Вижу танец придворных костей,
Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи,
Храм гремит: «Голубица, гряди!..»
Горы пармских фиалок в апреле
И свиданье в Мальтийской Капелле,
Как отрава в твоей груди.
Дом пестрей комедьянтской фуры,
Облупившиеся амуры
Охраняют Венерин алтарь.
Спальню ты убрала, как беседку.
Деревенскую девку-соседку —
Не узнает веселый скобарь.
И подсвечники золотые,
И на стенах лазурных святые —
Полукрадено это добро.
Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,
Ты друзей принимала в постели,
И томился дежурный Пьеро.
Твоего я не видела мужа,
Я, к стеклу приникавшая стужа
Или бой крепостных часов.
Ты не бойся, дома не мечу,
Выходи ко мне смело навстречу, —
Гороскоп твой давно готов.
«Падают брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего».
Велимир Хлебников
Были святки кострами согреты.
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью
По Неве, иль против теченья, —
Только прочь от своих могил.
В Летнем тонко пела флюгарка
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.
И всегда в тишине морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Потаенный носился гул.
Но тогда он был слышен глухо,
Он почти не касался слуха
И в сугробах Невских тонул
Кто за полночь под окнами бродит,
На кого беспощадно наводит
Тусклый луч угловой фонарь —
Тот и видел, как стройная маска
На обратном «Пути из Дамаска»
Возвратилась домой не одна.
Уж на лестнице пахнет духами,
И гусарский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит,
Он тебе, он своей Травиате,
Поклониться пришел. Гляди.
Не в проклятых Мазурских болотах.
Не на синих Карпатских высотах…
Он на твой порог…
Поперек..,
Да простит тебе Бог!
Это я — твоя старая совесть —
Разыскала сожженную повесть
И на край подоконника
В доме покойника
Положила и на цыпочках ушла.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Все в порядке; лежит поэма
И, как свойственно ей, молчит.
Ну, а вдруг как вырвется тема,
Кулаком в окно застучит?
И на зов этот издалека
Вдруг откликнется страшный звук
Клокотание, стон и клекот…
И виденье скрещенных рук.
Часть II-ая
РЕШКА
(Intermezzo)
В.Г.Гаршину
«Я воды Леты пью…
Мне доктором запрещена унылость»
Пушкин
Мои редактор был недоволен,
Клялся мне, что занят и болен,
Засекретил свой телефон…
Как же можно! три темы сразу!
Прочитав последнюю фразу,
Не понять, кто в кого влюблен.
Я сначала сдалась. Но снова
Выпадало за словом слово,
Музыкальный ящик гремел.
И над тем надбитым флаконом,
Языком прямым и зеленым,
Неизвестный мне яд горел.
А во сне все казалось, что это
Я пишу для кого-то либретто,
И отбоя от музыки нет.
А ведь сон — это тоже вещица!
«Soft embalmer»*, Синяя птица. /* «Нежный утешитель» из стихотоврения Джона
Китса «Ода ко сну»
Эльсинорских террас парапет.
И сама я была не рада,
Этой адской арлекинады,
Издалека заслышав вой.
Все надеялась я, что мимо
Пронесется, как хлопья дыма,
Сквозь таинственный сумрак хвой.
Не отбиться от рухляди пестрой!
Это старый чудит Калиостро
За мою к нему нелюбовь.
И мелькают летучие мыши,
И бегут горбуны по крыше,
И цыганочка лижет кровь.
Карнавальной полночью римской
И не пахнет, — напев Херувимской
За высоким окном дрожит.
В дверь мою никто не стучится,
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит.
Но была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Между помнить и вспомнить, други,
Расстояние, как от Луги
До страны атласных баут.
Бес попутал в укладке рыться…
Ну, а все же может случиться,
Что во всем виновата я.
Я — тишайшая, я — простая,
— «Подорожник», » Белая Стая » —
Оправдаться? Но как, друзья!?
Так и знай: обвинят в плагиате…
Разве я других виноватей?..
Правда, это в последний раз…
Я согласна на неудачу
И смущенье свое не прячу
Под укромный противогаз.
Та столетняя чаровница
Вдруг очнулась и веселиться
Захотела. Я ни при чем.
Кружевной роняет платочек,
Томно жмурится из-за строчек
И брюлловским манит плечом.
Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой.
Я грозила ей звездной палатой
И гнала на родной чердак,
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал,
Но она твердила упрямо:
«Я не та английская дама
И совсем не Клара Газюль,
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной.
И привел меня сам Июль».
А твоей двусмысленной славе,
Двадцать лет лежавшей в канаве,
Я еще не так послужу;
Мы с тобой еще попируем
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу.
1941. Январь.(3-5-ого днем)
Ленинград.
Фонтанный Дом.
Переписано в Ташкенте
19 янв 1942 (ночью во время
легкого землетрясения).
ЭПИЛОГ
Городу и Другу
Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, —
Я аукалась с дальним эхом
Неуместным тревожа смехом
Непробудную сонь вещей,-
Где свидетель всего на свете,
На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен,
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую черную руку,
Как за помощью тянет он.
…………..
А земля под ногами горела
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом,
И ждала условного звука…
Это где-то там — у Тобрука,
Это где-то здесь — за углом.
Ты мой грозный и мой последний,
Светлый слушатель темных бредней:
Упованье, прощенье, честь.
Предо мной ты горишь, как пламя,
Надо мной ты стоишь, как знамя
И целуешь меня, как лесть.
Положи мне руку на темя.
Пусть теперь остановится время
На тобою данных часах.
Нас несчастие не минует
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах.
А не ставший моей могилой
Ты гранитный
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо,
Я с тобою неразлучима
Тень моя на стенах твоих
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах
И на гулких дугах мостов,
И на старом Волковом Поле,
Где могу я плакать на воле
В чаще новых твоих крестов.
Мне казалось, за мной ты гнался
Ты, что там умирать остался
В блеске шпилей в отблеске вод.
Не дождался желанных вестниц,
Над тобой лишь твоих прелестниц
Белых ноченек хоровод.
А веселое слово- дома
Никому теперь незнакомо
Все в чужое глядят окно
Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.
Все мы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над Ладогой и над лесом,
Словно та одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
А за мной тайной сверкая
И назвавшая себя — Седьмая
На неслыханный мчалась пир
Притворившись нотной тетрадкой
Знаменитая Ленинградка
Возвращалась в родной эфир.
Анализ «Поэмы без героя» Ахматовой
Стихотворение «Поэма без героя» — одно из наиболее значительных произведений Ахматовой. Оно создавалось в течение многих лет. Работу над «Поэмой…» Ахматова продолжала до конца своей жизни.
Произведение имеет очень сложную структуру. Оно состоит из трех основных частей. На это указывает авторское название четвертой редакции: «Поэма без героя. Триптих. 1940-1965». В действительности «Поэма…» включает в себя большое количество тем, наслаивающихся и перекликающихся друг с другом.
Основной текст предваряют целых три авторских посвящения. Первая часть носит название «Девятьсот тринадцатый год». Оно отсылает читателя к эпохе молодости поэтессы, когда Россия и весь мир находились в преддверии глобальной катастрофы. Во «Вступлении» Ахматова прямо указывает: «из года сорокового… на все гляжу». За это время она накопила огромный жизненный опыт и способна беспристрастно оценить все перемены, произошедшие с ней и со страной. Не случайно выбраны две исторические точки, за каждой из которых последовали мировые войны.
Эпиграфы к первой главе, представляющие собой выдержки из классических образцов русской поэзии, создают нужную атмосферу далекой эпохи. В воображении Ахматовой возникает своеобразный карнавал (арликинада) из таинственных масок и фигур. Главная героиня принимает участие в этом действии, но сама остается загадкой. Поэтесса утверждала, что ее героиня не имеет реального прототипа. Она скорее «портрет эпохи» дореволюционного Петербурга. Тем не менее в «Петербургской повести» сквозь таинственные и зашифрованные намеки проступает реальная история неразделенной любви и самоубийства молодого поэта (В. Князев и О. Судейкина). Эта трагическая история разворачивается на фоне разыгравшегося маскарада, она является отражением душевных переживаний поэтессы.
От фантастических картин старого Петербурга Ахматова переходит к суровым 20-м и страшным 30-м годам. Вторая часть поэмы («Решка») описывает наступивший «Двадцатый Век» и те необратимые изменения, которые произошли в России. Поэтесса с горечью замечает: «карнавальной полночью… и не пахнет». Произведение утрачивает элементы повествования и становится выражением личной боли и отчаяния. Многие места во второй части были вырезаны цензурой. Ахматова откровенно размышляет о том страшном времени «беспамятного страха».
В третьей части («Эпилог») Ахматова обращается к родному городу, находящемуся в осаде (июнь 1942 г.). Поэтесса была вынуждена эвакуироваться в Ташкент, но расстояние не властно над ее душой. Все мысли Ахматовой обращены к Петербургу. В финале две исторические эпохи сливаются в единый образ великого Города, с которым навсегда связана судьба поэтессы.
Ахматова посвятила поэму всем ленинградцам, погибшим в годы фашисткой блокады города.
Окончательные решения в размышлениях о своем времени, о мире и человеке в нем были найдены Ахматовой в «Поэме без героя», ставшей для ее автора итогом жизни в поэзии. Сюжетной основой ее первой части, «петербургской повести» «Девятьсот тринадцатый год», явилась подлинная жизненная драма: не выдержав измены боготворимой им женщины, известной актрисы, очаровательной и непостоянной О. А. Глебовой-Судейки-ной, застрелился влюбленный в нее 22-летний поэт и гусар Be. Князев.
Вполне тривиальная любовная драма, если бы не ее трагический исход. Ho Ахматова и не испытывала желания выписывать для кого-то из читателей интересные ее перипетии. Ее поразил глубокий - символический - смысл происшедшего, словно ярким лучом прожектора высветившего существенные особенности эпохи. И названные выше имена в поэме ни разу не встречаются: место реально существовавших людей занимают традиционные персонажи театрализованного маскарада.
Важное для понимания поэмы обстоятельство: персонажи ее не живут, а играют в жизнь. Здесь все - в масках, каждый играет свою роль, другими словами, проживает искусственную жизнь, которая длится - но так лишь кажется - вечно: «Крик петуший нам только снится, За окошком Нева дымится, Ночь бездонна и длится, длится - Петербургская чертовня». Однако одному из участников этой придуманной, веселой и жуткой игры расплачиваться за участие в ней придется жизнью.
Игра в жизнь продолжается и за стенами дома, где происходит маскарадное действо: «Все уже на местах, кто надо, Пятым актом из Летнего сада Веет... Призрак Цусимского ада Тут же».
Трагифарс, составляющий сюжетную основу «петербургской повести», принадлежит своему времени. Как принадлежит ему и героиня поэмы, «петербургская кукла, актерка», что «друзей принимала в постели»: ее манящая прелесть, воплощенное в ней чувственное начало, греховная беззаботность - все это притягивало и обладало разрушающей силой, оказывалось порождением угара, столь характерного для стоявшего на краю гибели Петербурга 1913 г. Так открываются в поэме черты «предвоенной, блудной и грозной» поры, возникает ощущение неодолимости, с какой «по набережной легендарной Приближался не календарный - Настоящий Двадцатый Век».
С этим новым веком у Ахматовой свои не простые отношения, свои счеты. Приближение его подано в том же трагифарсовом ключе, что и сцены «полночной Гофманианы», только главным персонажем становится теперь город на Неве:
Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве или против теченья, -
Только прочь от своих могил.
Ахматова не отказывает в любви городу, с которым была связана вся ее жизнь: «Я с тобою неразлучима, Тень моя на стенах твоих, Отраженье мое в каналах, Звук шагов в эрмитажных залах, Где со мною мой друг бродил». Ho именно здесь, в Петербурге, наиболее ощутимо течение (точнее - все убыстряющийся полет) времени, наиболее отчетливо ощутимо, куда движется оно, что несет с собою. Ведь и трагедия «драгунского Пьеро»: «Кому жить осталось немного, Кто лишь смерти просит у Бога И кто будет навеки забыт» - тоже принадлежит времени. Как принадлежит ему и полная драматизма судьба автора поэмы. И в том и в другом случае обнаруживает себя кризисный характер эпохи, когда расцвет оборачивается гибелью, а впереди - «Золотого ли века виденье Или черное преступленье В грозном хаосе древних дней? ».
Отказываясь выступать в роли судьи, Ахматова вместе с тем знает: «Все равно подходит расплата». Смерть юноши-поэта, который не мог пережить измены любимой, лишь первый акт драмы, что разыгрывалась в XX в. на просторах истории. Четырнадцатый, а затем и сорок первый год явил иные ее масштабы. Ho не случайно память автора «Поэмы без героя» в осажденном Ленинграде возвращается к тому, «с чем давно простилась».
«Поэма без героя» бессюжетна - у нее открытый финал: она разомкнута в жизнь. Содержание ее определяется событиями давно минувших лет: «Сплю - мне снится молодость наша...» Ho само время для автора поэмы неодномерно: «Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет...» Вот почему в поэме «снится то, что с нами должно случиться...», расслышан тогда еще «непонятный гул» - отзвуки шагов истории, в которую без остатка вписалась жизнь народа и его поэта.
«Поэма без героя» — центральное произведение Ахматовой, триптих, который подвергался самым разнообразным толкованиям. И кажется, что сама Ахматова не вполне понимала или, во всяком случае, предпочитала скрывать от себя самой тайный смысл этого внезапно явившегося ей произведения.
Филолог Виктор Жирмунский называл поэму сбывшейся мечтой символистов. И в самом деле, у символистов как-то не очень ладилось с крупной формой. Символистский роман — это, как правило, произведение чудовищное из-за совершенно неадекватного смешения реальности и самой разнузданной фантастики; именно таков, скажем, роман Сологуба «Навьи чары». Пришлось Пастернаку написать «Доктора Живаго», чтобы у России появился образцовый символистский роман.
С символистской поэмой тоже дело обстояло неважно, может быть, потому, что нужна была по-настоящему серьезная временная дистанция, чтобы разглядеть Серебряный век и осмыслить его. И вот таким осмыслением русского Серебряного века стала «Поэма без героя», где напрямую сказано: «И серебряный месяц ярко / Над серебряным веком стыл».
Но, конечно, смысл поэмы гораздо сложнее и гораздо актуальней для 1940 года, нежели попытка осмыслить год 1913-й. Когда в 1941-м Ахматова прочла Цветаевой первую часть триптиха, та язвительно заметила: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41-м году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро». Между тем никакой особой смелости для этого не требуется — стоит только задуматься, что роднит между собою 1913 и 1940 год. Мы с некоторым ужасом — во всяком случае, неожиданно для себя — увидим, что эти годы предвоенные, и поэма Ахматовой могла бы с полным основанием называться «Предчувствие Отечественной войны».
Ахматова считала свою поэму достаточно ясной: «Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит. Ни изменять ее, ни объяснять я не буду. „Еже писахъ — писахъ“». Ее смысл и правда достаточно очевиден, хотя людям 1940 года он не мог открыться, в силу того что их собственное предчувствие Отечественной войны было не таким ясным и не таким мучительным, как у Ахматовой.
Надо сказать, что русская литература и в 1914 году ничего особенного не чувствовала. Ни Мандельштам, ни, в особенности, Пастернак с его вечно радостным мировоззрением подумать не могли, что мир находится на пороге бойни. А Ахматова тогда написала знаменитое пророческое стихотворение «Июль 1914 года»:
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
«…Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».
С той же остротой она предчувствовала и катастрофу 1941 года. И не только потому, что в 1940-м Вторая мировая уже шла вовсю (хотя надо сказать, что Ахматова была одним из очень немногих поэтов, кто на Вторую мировую сразу же откликнулся скорбными стихами: «Когда погребают эпоху…» и «Лондонцам»; она воспринимала эти события как факты личной биографии, поскольку вся Европа была ее домом).
У болезненно острого предчувствия Ахматовой была еще одна причина, которую не так-то просто назвать вслух. Спросим себя, почему одна Ахматова смогла в 1937-1938 годах написать «Реквием»? Почему вся русская поэзия в это время молчит? Да потому что поди напиши поэму о репрессиях из униженного, раздавленного состояния, из состояния человека, над которым непрерывно глумятся.
А для Ахматовой эта лирическая поза естественна: она никогда не ищет правоты, она в этом смысле поэт ветхозаветный — для нее расплата не имеет моральных причин. «Я лирический поэт, я могу валяться в канаве», — как она шутя говорила в Ташкенте в 1943 году, когда ей докладывали, что в канаве лежит пьяный Луговской. Ахматова могла о себе сказать поразившие Цветаеву слова: «Я дурная мать»; «Муж в могиле, сын в тюрьме, / Помолитесь обо мне»; «Эта женщина больна, эта женщина одна». Кто из русских поэтов может о себе такое сказать? Ахматова может.
Она живет с изначальным сознанием греховности, и поэтому раздавленность в 1938 году — для нее естественная позиция. Это постоянное сознание греховности и заслуженной расплаты всегда витает над ее лирикой, и именно оно позволяет ей почувствовать, что в 1941 году настанет абсолютная и универсальная расплата — всемирная расплата за частные грехи.
Например, для Ахматовой сущим олицетворением греховности был описанный в «Поэме без героя» Михаил Кузмин. Но почему, не из-за гомосексуализма же, из которого он, между прочим, делал прекрасные стихи? По всей видимости, Ахматова не принимала в Кузмине другого — его ясности, его спокойной радости. Она не понимала, как можно столько грешить, пройти через такое количество романов — и не мучиться совестью ни секунды, писать легкие, жизнерадостные тексты, так же легко и жизнерадостно отдаваться новому разврату.
Первая часть «Поэмы без героя», которая рассказывает историю самоубийства лирика Всеволода Князева из-за несчастной любви, повествует о том же, о чем Ахматова говорит в давнем стихотворении Серебряного века: «Все мы бражники здесь, блудницы, / Как невесело вместе нам!» Это тоже история о расплате. По воспоминаниям Гумилева, Ахматова каждое утро терзала его разговором о небывших изменах, говорила ему: «Никола, опять этой ночью снилось мне, что я тебе неверна», — о чем он потом издевательски рассказывал Ирине Одоевцевой. И для Ахматовой, с ее с болезненным постоянным сознанием собственной вины, Всеволод Князев — это тоже олицетворение того самого частного греха, за который скоро придется расплачиваться всем.
Ужас греховности Серебряного века — не только в том, что у всех романы со всеми. Не только в том, что Глебова-Судейкина — «Путаница-Психея» — легко и непринужденно изменяет мужу. Не только в том, что Паллада Богданова-Бельская, самая известная петербуржская развратница, становится музой всех салонов и героиней всех поэтов. Ужас в том, что Серебряный век — это непрерывная игра, это постоянный карнавал, в котором нет ничего серьезного. И за эту игру наступает самая серьезная и трагическая расплата.
«Поэма без героя» обычно рассматривается в одном контексте с ахматовскими стихами Серебряного века, но это не совсем верно: ее надо рассматривать вместе с другими предвоенными сочинениями ее великих ровесников, таких как Пастернак и Мандельштам. Мандельштам в это время пишет полную таких же таинственных предчувствий ораторию «Стихи о неизвестном солдате». Роднит эти вещи не только непонятность, не только своеобразная галлюцинаторная природа, но то, что они пропитаны предчувствием огромных жертв. Ахматова пишет:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет —
Страшный праздник мертвой листвы.
А вот Мандельштам:
Ясность ясеневая, зоркость яворовая
Чуть-чуть красная мчится в свой дом.
Из всех расшифровок этой метафоры самой верной мне кажется такая: это просто листья падают на землю точно так же, как в земле растворяются миллионы жизней, миллионы трупов.
В этом контексте находится и во многом еще не объясненный пастернаковский цикл 1940 года, так называемый переделкинский. Там есть знаменитое стихотворение «Вальс с чертовщиной», в котором, как и в «Поэме без героя», описана веселая пляска со зловещим подтекстом:
Реянье блузок, пенье дверей,
Рев карапузов, смех матерей.
Финики, книги, игры, нуга,
Иглы, ковриги, скачки, бега.
Почему в 1940 году два поэта, у которых и содержательные, и формальные параллели очень редки, вдруг одновременно обращаются к теме новогоднего зловещего карнавала? Это, я думаю, отражает страшную и праздничную атмосферу советского 1940 года, необычайно похожую на атмосферу предвоенного 1913 года. Все участвуют в одном карнавале, все носят маски, и все понимают, что этот карнавал обречен, что скоро за эту всеобщую ложь и веселье придется расплачиваться.
У Булгакова, который в то же время пишет окончательный вариант «Мастера и Маргариты», постоянно присутствует тема страшного праздника, бесовского карнавала. Все и осознают террор, и празднуют с утроенной силой, потому что зрелище всеобщей смерти страшным образом подзаводит этот праздник. Как и у Ахматовой, и у Пастернака, главная тема здесь — театр террора, театральность насилия.
И по Ахматовой, расплатой, как и в 1913 году, становится военная катастрофа. Логично спросить: что такого ужасного сделали Князев и Глебова-Судейкина? Почему весь мир так жестоко наказан за обычный адюльтер, за обычную бисексуальность, за обычную любовную игру? Но главная идея «Поэмы без героя» в том, что грех всегда бывает частным, а расплата — всеобщей: за множество мелких частных грехов наступает расплата, несоизмеримая с грехом.
Всеобщая греховность 1940 года, когда все пляшут и нарочно не замечают гибели, этой страшной подкладки, обернется расплатой в планетарном масштабе. Неслучайно вторая часть поэмы, которая уже вплотную подводит к событиям войны, называется «Решка», то есть оболочка, реверс, изнанка празднества, его страшное подполье, страшная расплата за всеобщую ложь.
Сама структура «Поэмы без героя» наводит на мысль о триптихе в религиозном смысле, а значит — об искуплении. В первой части триптиха, в историческом экскурсе, рисуется страшная бесовская пляска 1913 года. Во второй части возникает тема мрачного ожидания расплаты. А в третьей части, написанной в Ташкенте, возникает тема искупления, потому что война 1941-1945 годов — это такой подвиг и возрождение народного духа, который искупает страшный грех всеобщей лжи 1930-х. В этой части поэмы появляется герой:
Опустивши глаза сухие
И ломая руки, Россия
Предо мною шла на восток.
Герой — это Россия, которая прошла через очистительное пламя.
Есть много расшифровок названия «Поэмы без героя». Лев Лосев полагал, что ПбГ — это зашифрованное название Петербурга, который и есть главный герой. Можно увидеть намек на то, что герой поэмы — невидимка, таинственный призрак. «С детства ряженых я боялась», потому что среди ряженых затесался кто-то невидимый. Но мне кажется, что смысл названия очень простой. «Поэма без героя» — это поэма негероического времени, поэма времени, в котором нет героя, а есть только страшный карнавал ряженых.
И герой своим появлением искупает эту трагедию. Появляясь в третьей части поэмы, российский народ становится тем героем, которого не хватает времени. Этот террор, этот страшный театр, эта невротизация общества ничем, кроме подвига, кроме появления героя, не могут быть искуплены.
И именно поэтому «Поэма без героя», героиня которой находится по ту сторону ада, все-таки в целом имеет такое оптимистическое звучание. Страшный театральный призрачный карнавал миновал, и страна увидела свое собственное лицо.
Анна Ахматова создавала свое ключевое произведение - «Поэму без героя» в течении двух десятков лет. Большой временной отрезок позволил поэтессе вложить в поэму все ее мысли, переживания, раздумья, подводя итог всему ее творческому пути. Основными темами поэмы стали время и память – понятия, на которых Ахматова нанизала стихотворные строчки, создавая монументальное, эпическое полотно, в котором в причудливой композиции переплетаются мотивы прошлого и настоящего, близкие поэтессе элементы домашнего быта, фантасмагоричные образы, легенды и реальность.
Ахматова, которая начинала свой поэтический путь в эпоху «серебряного века» русской культуры, обращается к временам своей молодости, к тому периоду в истории России, очарование которого мы потеряли безвозвратно.
Первая часть поэмы под названием «Девятьсот тринадцатый год» рассказывает нам трагическую историю драгунского корнета, который совершает самоубийство из-за несчастной любви.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Основой сюжета стал реальный случай, который происходил практически на глазах Ахматовой, но на самом деле, реальная подоплека становится только удобным предлогом, чтобы вытащить из небытия прошлых лет целый карнавал страшных и милых призраков. История бедного драгуна стала великолепной иллюстрацией ко всей эпохе. Автор увидела в этом случае все нюансы того далекого прошлого, которое словно лучом прожектора было высвечено самоубийством драгуна. Трагичность, фарс, комедия, мистика – такой неуловимый флер витал в атмосфере прошлого. Автор подводит к мысли, что именно легкомысленность эпохи стала роковой причиной ее падения.
Поэтесса, которая живет в «сороковые, роковые», обращается к своим воспоминаниям, в которых оживает прошлая потерянная эпоха. В настоящем у нее за плечами немало трагических событий, арест мужа с сыном, невозможность публиковаться, блокадный Ленинград. Во вступлении Ахматова особо отмечает свою позицию по отношению к памяти прошлых лет:
Из года сорокового,
Как с башни, на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.
Ахматова с помощью магии поэтических слов возвращается в 1913 год и зовет за собой читателей в эти годы, который она называет последним мирным годом. Поэтесса делает попытку воссоздать прошлое, которому она была свидетелем и стала судьей:
Я забыла ваши уроки,
Краснобаи и лжепророки!
Трагизм повествования усиливается за счет композиции поэмы, когда взгляд автора обращается к давно минувшим временам спустя много лет. Автору сложно смириться с тем, что герои ее молодости стали тенями прошлого, она в отчаянии вопрошает:
Как же это могло случиться,
Что одна я из них жива?
В поэме есть отчётливое проявление пафоса неминуемой катастрофы. Смерть юноши-поэта, который не мог пережить измены любимой, лишь первый акт драмы, что разыгрывалась в XX в. на просторах истории. Четырнадцатый, а затем и сорок первый год явил иные ее масштабы. Ho не случайно память автора «Поэмы без героя» в осажденном Ленинграде возвращается к тому, «с чем давно простилась». Трагичная интонация темы оттеняется целой галереей маскарадных образов, пришедших из пространства мировой классической литературы, которые показаны, как слепки с лица эпохи. В центре лирического сюжета несчастный в любви молодой драгун и актриса, история которых помогает поднять уровень необходимого поэтического накала до широкого эпического полота, охватывающего вполне четко очерченный период истории. Достоверность и правдоподобие картины подчеркиваются присутствием ключевых исторических образов: облик Блока:
Это он в переполненном зале
Слал ту черную розу в бокале…
Будто эхо горного грома,
Наша слава и торжество!..
Кроме того, в поэме также можно проследить и значительную историческую параллель – образ Петербурга. Не случайным образом у первой части поэмы появился подзаголовок «Петербургская повесть». Образ великого города, который пронизывает части поэмы, играет роль связующего элемента между прошлым и настоящим. В поэме Петербург показан в русле классических сюжетов русской литературы с гоголевской гротескностью, муками совести Достоевского. Петербург становится немым свидетелем человеческих драм и хранителем чего-то неуловимого, но весьма значительного, которое не исчезло за времена лихолетья. Петербург стал символом памяти о потерянной эпохе, который проносит через себя отголоски прошлого, ведущие в настоящее.
Мотив исторической памяти всегда был важным элементом в творчестве Ахматовой, в «Поэме без героя» он достиг своей наивысшей проникновенности:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет -
Разве я других виноватей?
Это привносит в поэму яркий и грустный мотив совести, несущий также и осознание вины каждого человека за произошедшие трагедии. Память, время и совесть сливаются в единое целое, образуя центральные образы произведения. Ключевыми образами становятся Автор, обобщенный образ человека, который ответственен за судьбу не только народа, но и всего человечества, и Город, выступающий в роли одухотворенного образа многоликого мира, символ его незыблемости, хранитель времени и памяти прошлых эпох. С помощью этих двух образов сложная структура многоплановой и многогранной поэмы обретает твердую основу.
Течение реки времени переносит читателя в 1941 год. Несмотря на то, что все основные жизненные потери ушли в далекое прошлое, растворился мир молодости и азарта, любви и страсти, но в «Эпилоге» автор вновь испытывает печаль, прощаясь с великим Городом. Поэтесса покидает Петербург, когда город окутан страшной блокадной чумой, она оплакивает, ведь вместе с ним она прощается с целой эпохой своей жизни, которая навсегда оставила память на его улицах.
Одним из наиболее фундаментальных творений Ахматовой является Поэма без героя, которая охватывает различные периоды жизни поэтессы и рассказывает о судьбе самой Ахматовой, пережившей и творческую молодость в Петербурге, и блокадный город и много невзгод.
В первой части читатель наблюдает ностальгию и путешествие в минувшие эпохи. Ахматова видит как «воскресают бреды» и всплески какой-то беседы, она встречает «гостей», которые являются в масках и представляют собой тени предыдущего времени.
Вероятнее всего поэтесса тут как бы путешествует по волнам памяти и описывает такую ситуацию, когда человек погружается глубоко в образы, вспоминает людей, с которыми общался давно и части из которых больше и не увидеть на этой земле. Поэтому действо приобретает черты своеобразного карнавала и фантасмагории. Завершается эта часть призывом героя, который в поэме отсутствует.
Тему наличности/отсутствия героя продолжает вторая часть, где описывается общение с редактором, который является единственным голосом разума во всей поэме и как бы возвращает читателя к рациональному миру. Он спрашивает как может быть поэма без героя и Ахматова, казалось бы начинает какое-то разумное объяснение, но потом снова кажется возвращается в сон или какие-то грезы, которые далеки от действительности. И тут мысли уводят поэтессу в сторону воспоминаний не собственной биографии и 1913 года, а в сторону рассуждений о культуре в целом и предыдущих эпохах.
В заключительной части поэтесса описывает эвакуацию из города, разрушенную страну и невзгоды войны. Тут основной темой становится родина, родная страна, с которой поэтесса тоже переживала всяческие беды. При этом тут поэтесса говорит о грядущем времени, но не видит там перспектив и ничего достойного, по большей части обращение Ахматовой направляется в минувшие эпохи, она «аукалась с дальним эхом» и такое эхо хотела услышать именно от предыдущих времен и своих воспоминаний.
Безусловно, следует порассуждать, кто является героем в этой поэме и действительно может ли быть поэма совсем без героя. В действительности, герой тут присутствует в какой-то степени, он может быть и родиной, и Петербургом, и самой Ахматовой. Тем не менее, если как-то обобщить и постараться посмотреть на ситуацию более глобально, то героем этой поэмы, несомненно, является поток сознания, который проходит через людей, времена и страны.
Анализ стихотворения Поэма без героя по плану
Возможно вам будет интересно
- Анализ стихотворения На качелях Фета
Стихотворение «На качелях» написано Афанасием Фетом в 1890 году. На тот момент писателю уже исполнилось 70 лет. Это произведение одно из нежных, лиричных творений поэта.
- Анализ стихотворения Где гнутся над омутом лозы Толстого
Стихотворение Алексея Толстого представляет собой небольшую балладу. Интересно, что изначально поэт создал балладу, навеянную «Лесным царём» Гёте. Однако Алексей Константинович сократил свою балладу вдвое, сделав финал открытым
- Анализ стихотворения Державина Соловей
Державин написал свое произведения под названием «Соловей» в 1794 году. Хотя вышла на свет она значительно позднее, но самом содержании оды это обстоятельство никак не отразилось
- Анализ стихотворения Пускай мечтатели осмеяны давно Некрасова
Основная часть любовной лирики Некрасова приходится на период середины его творчества и, конечно, жемчужиной среди всей этой лирики остается так называемый панаевский цикл, который представляет собой рассказ об амурных отношениях с Авдотьей Панаевой
- Анализ стихотворения Петербургские строфы Мандельштама
Осип Эмильевич Мандельштам является истинным творцом и признанным гением в русской литературе. Его поэзия это вздох легкости и ритм переливающихся строк. Это произведение Петербургские строфы было написано в январе 1913 года
