А и куприн поединок краткое содержание. Поединок (повесть), сюжет, герои. Оскорбление Николаева, назначение поединка

Вернувшись с плаца, подпоручик Ромашов подумал: "Сегодня не пойду: нельзя каждый день надоедать людям". Ежедневно он просиживал у Николаевых до полуночи, но вечером следующею дня вновь шел в этот уютный дом.

"Тебе от барыни письма пришла", - доложил Гайнан, черемис, искренне привязанный к Ромашову. Письмо было от Раисы Александровны Петерсон, с которой они грязно и скучно (и уже довольно давно) обманывали её мужа. Приторный запах её духов и пошло-игривый тон письма вызвал нестерпимое отвращение. Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя, он постучал к Николаевым. Владимир Ефимыч был занят. Вот уже два года подряд он проваливал экзамены в академию, и Александра Петровна, Шурочка, делала все, чтобы последний шанс (поступать дозволялось только до трех раз) не был упущен. Помогая мужу готовиться, Шурочка усвоила уже всю программу (не давалась только баллистика), Володя же продвигался очень медленно.

С Ромочкой (так она звала Ромашова) Шурочка принялась обсуждать газетную статью о недавно разрешенных в армии поединках. Она видит в них суровую для российских условий необходимость. Иначе не выведутся в офицерской среде шулера вроде Арчаковского или пьяницы вроде Назанского. Ромашов не был согласен зачислять в эту компанию Назанского, говорившего о том, что способность любить дается, как и талант, не каждому. Когда-то этого человека отвергла Шурочка, и муж её ненавидел поручика.

На этот раз Ромашов пробыл подле Шурочки, пока не заговорили, что пора спать.

На ближайшем же полковом балу Ромашов набрался храбрости сказать любовнице, что все кончено. Петерсониха поклялась отомстить. И вскоре Николаев стал получать анонимки с намеками на особые отношения подпоручика с его женой. Впрочем, недоброжелателей хватало и помимо нее. Ромашов не позволял драться унтерам и решительно возражал "дантистам" из числа офицеров, а капитану Сливе пообещал, что подаст на него рапорт, если тот позволит бить солдат.

Недовольно было Ромашовым и начальство. Кроме того, становилось все хуже с деньгами, и уже буфетчик не отпускал в долг даже сигарет. На душе было скверно из-за ощущения скуки, бессмысленности службы и одиночества.

В конце апреля Ромашов получил записку от Александры Петровны. Она напоминала об их общем дне именин (царица Александра и её верный рыцарь Георгий). Заняв денег у подполковника Рафальского, Ромашов купил духи и в пять часов был уже у Николаевых, Пикник получился шумный. Ромашов сидел рядом с Шурочкой, почти не слушал разглагольствования Осадчего, тосты и плоские шутки офицеров, испытывая странное состояние, похожее на сон. Его рука иногда касалась Шурочкиной руки, но ни он, ни она не глядели друг на друга. Николаев, похоже, был недоволен. После застолья Ромашов побрел в рощу. Сзади послышались шаги. Это шла Шурочка. Они сели на траву. "Я в вас влюблена сегодня", - призналась она. Ромочка привиделся ей во сне, и ей ужасно захотелось видеть его. Он стал целовать её платье: "Саша... Я люблю вас..." Она призналась, что её волнует его близость, но зачем он такой жалкий. У них общие мысли, желания, но она должна отказаться от него. Шурочка встала: пойдемте, нас хватятся. По дороге она вдруг попросила его не бывать больше у них: мужа осаждают анонимками.

В середине мая состоялся смотр. Корпусный командир объехал выстроенные на плацу роты, посмотрел, как они маршируют, как выполняют ружейные приемы и перестраиваются для отражения неожиданных кавалерийских атак, - и остался недоволен. Только пятая рота капитана Стельковского, где не мучили шагистикой и не крали из общего котла, заслужила похвалу.

Самое ужасное произошло во время церемониального марша. Ещё в начале смотра Ромашова будто подхватила какая-то радостная волна, он словно бы ощутил себя частицей некой грозной силы. И теперь, идя впереди своей полуроты, он чувствовал себя предметом общего восхищения. Крики сзади заставили его обернуться и побледнеть. Строй смешался - и именно из-за того, что он, подпоручик Ромашов, вознесясь в мечтах к поднебесью, все это время смещался от центра рядов к правому флангу. Вместо восторга на его долю пришелся публичный позор. К этому прибавилось объяснение с Николаевым, потребовавшим сделать все, чтобы прекратить поток анонимок, и ещё - не бывать у них в доме.

Перебирая в памяти случившееся, Ромашов незаметно дошагал до железнодорожного полотна и в темноте разглядел солдата Хлебникова, предмет издевательств и насмешек в роте. "Ты хотел убить себя?" - спросил он Хлебникова, и солдат, захлебываясь рыданиями, рассказал, что его бьют, смеются, взводный вымогает деньги, а где их взять. И учение ему не под силу: с детства мается грыжей.

Ромашову вдруг свое горе показалось таким пустячным, что он обнял Хлебникова и заговорил о необходимости терпеть. С этой поры он понял: безликие роты и полки состоят из таких вот болеющих своим горем и имеющих свою судьбу Хлебниковых.

Вынужденное отдаление от офицерского общества позволило сосредоточиться на своих мыслях и найти радость в самом процессе рождения мысли. Ромашов все яснее видел, что существует только три достойных призвания: наука, искусство и свободный физический труд.

В конце мая в роте Осадчего повесился солдат. После этого происшествия началось беспробудное пьянство. Сначала пили в собрании, потом двинулись к Шлейферше. Здесь-то и вспыхнул скандал. Бек-Агамалов бросился с шашкой на присутствующих ("Все вон отсюда!"), а затем гнев его обратился на одну из барышень, обозвавшую его дураком. Ромашов перехватил кисть его руки: "Бек, ты не ударишь женщину, тебе всю жизнь будет стыдно".

Гульба в полку продолжалась. В собрании Ромашов застал Осадчего и Николаева. Последний сделал вид, что не заметил его. Вокруг пели. Когда наконец воцарилась тишина, Осадчий вдруг затянул панихиду по самоубийце, перемежая её грязными ругательствами. Ромашова охватило бешенство: "Не позволю! Молчите!" В ответ почему-то уже Николаев с исковерканным злобой лицом кричал ему: "Сами позорите полк! Вы и разные Назанские!" "А при чем же здесь Назанский?

Или у вас есть причины быть им недовольным?" Николаев замахнулся, но Ромашов успел выплеснуть ему в лицо остатки пива.

Накануне заседания офицерского суда чести Николаев попросил противника не упоминать имени его жены и анонимных писем. Как и следовало ожидать, суд определил, что ссора не может быть окончена примирением.

Ромашов провел большую часть дня перед поединком у Назанского, который убеждал его не стреляться. Жизнь - явление удивительное и неповторимое. Неужели он так привержен военному сословию, неужели верит в высший будто бы смысл армейского порядка так, что готов поставить на карту само свое существование?

Вечером у себя дома Ромашов застал Шурочку. Она стала говорить, что потратила годы, чтобы устроить карьеру мужа. Если Ромочка откажется ради любви к ней от поединка, то все равно в этом будет что-то сомнительное и Володю почти наверное не допустят до экзамена. Они непременно должны стреляться, но ни один из них не должен быть ранен. Муж знает и согласен. Прощаясь, она закинула руки ему за шею: "Мы не увидимся больше. Так не будем ничего бояться... Один раз... возьмем наше счастье..." - и прильнула горячими губами к его рту.

В официальном рапорте полковому командиру штабс-капитан Диц сообщал подробности дуэли между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Когда по команде противники пошли друг другу навстречу, поручик Николаев произведенным выстрелом ранил подпоручика в правую верхнюю часть живота, и тот через семь минут скончался от внутреннего кровоизлияния. К рапорту прилагались показания младшего врача г. Знойко.

Вечерние занятия в шестой роте подходят к концу, младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривают на часы. Тема на сей раз - устав гарнизонной службы на практике. Около тополей, росших вдоль шоссе, у гимнастических машин, возле дверей ротной школы - повсюду стояли вразброд солдаты, изображая собой посты у порохового погреба, у знамени и т. п. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; сменялись караулы; офицеры проверяли посты и выучку своих солдат: они старались то хитростью выманить у часового винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на хранение какую-нибудь вещь, чаще всего собственную фуражку. Молодые солдаты путаются: ведь к ним подходят их же офицеры! Подвохи начальства окончательно вывели из себя молодого татарина Мухамеджинова в третьем взводе, очень плохо говорящего по-русски. Он вдруг рассвирепел и на все приказания отвечает одним словом: “3-заколу!” У него явно нервный срыв. Ротный командир, капитан Слива, идет разбираться. В его отсутствие младшие офицеры собираются кучкой, болтая и покуривая. Их трое: поручик Веткин, лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак и пьяница, подпоручик Ромашов - он в полку всего второй год - и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами, буквально начиненный старыми офицерскими анекдотами. Все трое считают, что перед смотром не стоило бы так выматывать солдат. К офицерам подъехал на лошади золотистой масти поручик Бек-Агамалов. Он сообщает новость: во всех ротах будет рубка чучел шашками. Веткин показывает ему на стоящее посреди плаца подобие человеческой фигуры, только без рук, без ног. Офицеры считают, что эта рубка вовсе ни к чему при существующем огнестрельном оружии. Бек не согласен. Разговор заходит о стычках офицеров со штатскими, которых они презрительно называют “шпаки”. Ромашова возмущает эта бравада. Лбову очень хочется попробовать разрубить чучело. Но получается только у Бек-Агамалова. Гордый, он рассказывает, как у них на Кавказе учат рубке. На плац въезжает коляска командира полка Шульговича, Он крайне недоволен учениями и вымещает свою злость на молодом солдате Шарафутдинове, не понимающем по-русски, что и старается объяснить ему, пытаясь выручить татарина, Ромашов. Шульгин отправляет последнего на четверо суток под домашний арест. Достается и командиру Ромашова капитану Сливе, который получает строгий выговор.

Ромашов смотрит, как Слива, “весь сгорбившись, поплелся домой... и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное пьянство по вечерам...”.

Ромашов остается один. Уже не в первый раз его охватывает чувство полного одиночества и затерянности среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей. Пойти на вокзал? По вечерам там останавливался курьерский поезд, “выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах... господа прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные... Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь - вечный праздник и торжество...”. Вдруг взгляд Ромашова упал на уродливые калоши, в которых ходили офицеры в полку, на свою шинель, из-за грязи обрезанную по колени; он вздохнул.

Он идет по шоссе домой. На западе горит апрельская заря. Там клубятся тяжелые сизые облака, рдеют кроваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над ними - купол кроткого вечернего весеннего неба, зеленеющего бирюзой и аквамарином. “За яркой вечерней зарей... Ромашову чудилась какая-то таинственная, светозарная жизнь... где живут радостные, ликующие люди”.

Неожиданно вспомнилась недавняя сцена на плацу, грубые крики полковника, чувство обиды и неловкости перед своими солдатами. Больнее всего было то, что он иногда и сам так же кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора. Он стал думать о будущем. “Глупости! Вся жизнь передо мной, - думал Ромашов, и, в увлечении своими мыслями, он зашагал бодрее и задышал глубже. - Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию... Буду зубрить как бешеный. И вот, неожиданно для всех, я выдерживаю блистательно экзамен...” Он уже видит себя ученым офицером генерального штаба, ему сулят блестящую будущность... а он, изящный, небрежно-снисходительный, корректный, возвращается в роту... Он посрамляет Шульговича, идет все выше и выше по пути служебной карьеры. Потом едет военным шпионом в Германию, выучив предварительно немецкий язык. Его ловят и расстреливают. Он ведет себя как герой. Но нет, он жив и участвует в войне с Пруссией и Австрией. И снова посрамляет Шульговича. Ромашов вдруг опомнился. Он стоял у своего дома.

Ромашов, даже не раздевшись, долго лежит на кровати, тупо глядя в потолок. Потом, не выдержав больше, зовет своего денщика Гайнана. От поручика Николаева, оказывается, никто не приходил. Ромашова связывают с Гайнаном простые и доверчивые отношения. Гайнан родом черемис, по религии - идолопоклонник. Ромашов часто разговаривает с ним о его богах. Присягу Гайнан принимал весьма оригинально. Полковой адъютант поднес ему кусок хлеба с солью на острие шашки, и он, не трогая хлеба руками, взял его ртом и тут же съел. Смысл был тот, что человек съел хлеб и соль своего хозяина и да покарает его железо, если он будет неверен. Гайнану обряд очень понравился. Не приготовить ли хозяину сюртук? Ромашов решает: не надо, он сегодня нарочно не пойдет, нельзя каждый день надоедать людям. Да ему, кажется, там и не рады... Но в глубине души Ромашов понимает, что все равно пойдет к Николаевым, как вчера, позавчера... Всякий раз при прощании его охватывал стыд, он ругал себя за бесхарактерность, давал себе честное слово не приходить какое-то время, а то и вовсе. На следующий вечер все начиналось сначала.

У Ромашова были большие планы, когда он прибыл в часть год назад. “В первые два года - основательное знакомство с классической литературой, систематическое изучение французского и немецкого языков, занятия музыкой. В последний год - подготовка к академии”. Он собирался следить за общественной жизнью, подписался на популярный журнал, купил несколько книг для самообразования. Из этого ничего не вышло. Ромашов пьет много водки в собрании, связался с нелюбимой полковой дамой, играет с ее мужем в карты и все чаще и чаще тяготятся и службой, и товарищами, и собственной жизнью. Денщик приносит записку от любовницы, как всегда, скучную и глупую. Ромашов разорвал записку в клочья и понял, что, конечно же, пойдет к Николаевым. Гайнан, стесняясь, просит у Ромашова в подарок старый бюст Пушкина. Зачем, не говорит. Пусть берет.

Ромашов остановился у дома Николаевых весь в сомнении и колебаниях. В окне, под загнувшейся портьерой он видит Александру Петровну. Судя по ее позе, она занята рукоделием. По движению ее губ он догадывается, что она с кем-то разговаривает. Ромашов почти силой заставляет себя войти в кухню. Его приглашают пить чай. Николаев сидит спиной к ним, за рабочим столом, нагруженным книгами, атласами и чертежами. Он в этом году должен держать экзамен в академию генерального штаба и готовится, не давая себе отдыха. Он уже два раза сдавал экзамены и провалил. Ромашов чувствует, что мешает. Стараясь сказать что-нибудь приятное, он выражает уверенность в том, что Николаев непременно поступит в академию. Шурочка язвительно возражает. Николаев же уверен, что поступит. В процессе разговора выясняется, что Шурочка знает учебный материал лучше своего мужа, но что толку. “Я не могу... здесь оставаться, Ромочка!” - говорит Александра Петровна. Полковая жизнь с ее пошлыми связями, дикими вечерами, сплетнями и интригами не по ней. Ей нужно.общество, большое, настоящее общество, свет, музыка, поклонение, тонкая лесть, умные собеседники. Главное, чтобы муж вошел в генеральный штаб, а дальше она ему карьеру сделает. Шурочка спрашивает Ромашова, неужели она так некрасива, чтобы киснуть всю жизнь в этой трущобе? “Отвечайте, хороша я или нет?” “Оче"нь красивы”, - отвечает Ромашов. В его голосе печаль и страдание. Он любит Александру Петровну. Она заговаривает об офицерском поединке, который она считает необходимой и разумной вещью. Она не кровожадна, как может показаться Ромашову, - нет, но, по ее мнению, именно в дуэлях ярче всего проявляются такие качества, необходимые офицеру, как смелость, гордость, умение не сморгнуть перед смертью. Николаев поднимается из-за стола - пора ужинать. Николаев не пьет, а для Ромашова поставили графинчик с водкой. Шурочка его стыдит, говорит, что его совратил Назанский... Кстати, он увольняется в отпуск на один месяц. Николаев собирается спать. У Ромашова такое чувство, что Николаев с удовольствием выгоняет его из дома. Шурочка приглашает его приходить еще.

Ромашов идет в темноте вдоль плетня, держась за него руками, и вдруг слышит сердитый голос денщика Николаевых, который провожает своего приятеля: “Ходить, ходить каждый день. И чего ходить, черт его знает!” “Дела, братец ты мой... С жиру это все...” -отзывается другой денщик. Ромашов покрылся холодным потом. “Кончено! Даже денщики смеются, - подумал он с отчаянием. - Какой позор! Дойти до того, что тебя едва терпят, когда ты приходишь...” Ромашов клянется, что никогда больше не придет к Николаевым. Он решил пойти к Назанскому, снимающему комнату у поручика Зегржта, вдовца с четырьмя детьми. Зегржт жалуется, что Назанский не платит ему уже больше месяца. Ромашов заворачивает за угол цома и подходит к окну Назанского. Тот в запое.

Назанский - неординарная натура, погубленная алкоголем. Он умен, .энко чувствует, его волнуют такие вещи, как истинная любовь, красота, человечество, природа, равенство и счастье людей, поэзия, Бог. Он не вынес армейского существования, и все прекрасное, что есть в его натуре, чувствует себя вольно, лишь когда Назанский пьян. Он очень тонко и нежно говорит о любви к женщине. Он сам когда-то любил. Она ушла, потому что он пил, а может быть, еще по какой причине. Назанский показывает Ромашову фрагмент прощального письма той женщины - и Ромашов с ужасом узнает почерк Александры Петровны. А Назанский понимает вдруг, что Ромашов тоже влюблен в. нее. Они расстаются.

Дома Ромашов находит очередное послание от “прежде вашей, теперь ничьей Раисы”. Та намекает, что знает кое-что, в кого влюблен Ромашов. “И у стен есть уши”. “Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на Ромашова от этого безграмотного и бестолкового письма”. Ночью он увидел себя во сне мальчиком. Весь мир был светел и чист. Но где-то там, на краю ликующего мира “притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой... с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с тоской и одиночеством”. Он проснулся среди ночи в слезах.

Почти все офицеры не любили службу, тяготились ею, неся ее как опротивевшую барщину. Низкое жалованье придавливало к земле семейных, заставляя даже прежде честных идти на воровство из ротных сумм и из платы солдатам. Некоторые перебивались карточной игрой, при этом научившись мухлевать. Пили постоянно и везде. Так что офицерам порой было просто не до того, чтобы серьезно исполнять свои обязанности. Однако перед большими смотрами все подтягивались, доводя солдат до изнурения в попытках наверстать упущенное время. Особенно старались этой весной, потому что смотр должен был производить один очень взыскательный боевой генерал.

Ромашова все это не касалось. Он маялся в своей крошечной комнатке. Как ни странно, Ромашов остался наедине сам с собой впервые за полтора года. За окном светилось яркое, влажное утро. И Ромашову вдруг до слез захотелось выйти на улицу. Он как будто раньше не знал цены свободе и только теперь понял, какое это счастье - идти куда хочешь. Ему вспомнилось, как в раннем детстве мать, наказывая его, привязывала тоненькой ниткой за ногу к кровати, а сама уходила. И мальчик сидел покорно целыми часами. Вообще-то он был жив и непоседлив, но нитка действовала на него магически, он боялся даже слишком сильно натянуть ее, чтобы не лопнула. Ромашов задумывается о том, что такое Я, личность человека, как он сам воспринимает Я других, а они - его.

Нет сигарет, а буфетчик в долг не дает. И вдруг снова появляется Гай-нан и ласково протягивает ему пачку сигарет - подарок от него. Ромашов растроган. Он ходит по комнате, размышляя о том, что ведь все люди на свете могут сказать “нет” войне - тогда что, войны больше не будет? Что такое война - мировая ошибка? Ведь никто не хочет умирать. Что же делать? Уйти со службы? Но что он умеет делать? Он привык жить на всем готовом. Под окном раздается певучий женский голос. Это Шурочка. Ромашов дернул на себя раму окна, взял протянутую ему руку в перчатке и смело начал ее целовать. Денщик поднес к окну корзину с пирожками. Потом появился Николаев. Шурочка сказала быстрым шепотом: “...у меня единственный человек, с кем я, как с другом, - это вы. Слышите?”

После обеда к Ромашову заехал полковой адъютант с поручением отвезти его к полковнику. Растерявшийся Ромашов быстро одевается, стесняясь своей бедности, и садится вместе с адъютантом в коляску, запряженную парой рослых лошадей. По дороге им попадается несколько офицеров - они смотрят на Ромашова с насмешкой или удивлением. В кабинете Шуль-говича кто-то был, Ромашову пришлось ждать в полутемной передней. Из кабинета доносился командирский бас, который кого-то распекал. В ответ задребезжал робкий, молящий голос. Речь шла о пьянстве. Полковник угрожал офицеру увольнением, тот ссылался на детей, которых нечем будет кормить. Наконец полковник прощает виновного: “В последний раз. Но пом-ни-те, это в последний раз... А затем вот вам мой совет-с: первым делом очиститесь вы с солдатскими деньгами и с отчетностью”. Зная, что у офицера денег нет, полковник сует ему триста рублей.

“В переднюю вышел, весь красный, с каплями пота на носу и на висках и с перевернутым, смущенным лицом, маленький капитан Световидов... Увидев Ромашова, он засеменил ногами, шутовски-неестественно захихикал... Глаза его... точно щупали Ромашова: слыхал он или нет?”

Денщик ввел в кабинет Ромашова. Огромное старческое лицо с седой короткой щеткой волос на голове и с седой бородой клином было сурово и холодно. Бесцветные светлые глаза глядели враждебно. Полковник делает выговор Ромашову за недостойное поведение. Кроме того, до полковника дошло, что Ромашов пьет. Он предупреждает его, что такой путь может вывести его вон из офицерской семьи. Ромашов слушает и думает, что ведь он не дорожит этой семьей, готов хоть сейчас уйти в запас. Почему же он молчит и ничего не говорит? Полковник вспоминает прошлогодний случай, когда Ромашов, не прослужив и года, просился в отпуск из-за болезни матери. Вроде письмо какое-то от нее было... Ромашов почувствовал, как на него накатывает гнев. “...Когда полковник заговорил о его матери, кровь вдруг горячим, охмеляющим потоком кинулась в голову Ромашову... В первый раз он поднял глаза кверху и в упор посмотрел прямо в переносицу Шульговичу с ненавистью, с твердым и - это он сам чувствовал у себя на лице - с дерзким выражением, которое сразу как будто уничтожило огромную лестницу, разделяющую маленького подчиненного от грозного начальника. Вся комната вдруг потемнела, точно в ней задернулись занавески... Странный, точно чужой голос шепнул вдруг извне в ухо Ромашову: "Сейчас я его ударю"... Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога, жалость...” Ромашов вдруг почувствовал, что гнев спал, он, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул. Шульгович суетливо указал ему на стул. Он оправдывается, говорит, что погорячился, перехватил через край, и приглашает его обедать. Ромашову за обедом неловко, он стесняется, не знает, куда девать руки. Ему очень хочется встать и уйти. Наконец обед кончен. “Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе... красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко за чертой горизонта, за домами и полями, прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья”.

Придя домой, он застал Гайнана в его темном чулане перед бюстом Пушкина, вымазанным маслом. Перед ним горела свеча. Гайнан молился. Появление Ромашова испугало Гайнана, но тот его успокоил. В этот вечер Ромашов не пошел в собрание, а сел писать, уже третью по счету, повесть “Последний роковой дебют”, о которой никому не говорил.

Ромашов пришел в собрание в девять часов, застав там всего несколько холостых офицеров. Дамы еще не съезжались. В бильярдной шла игра на пиво. Ромашов должен был распоряжаться балом. И вот, одна за другой, появляются дамы. Прежде, год тому назад, Ромашов очень любил эти минуты перед балом, веселую суету. Но все это ушло. Слишком многое он узнал. Он понимал теперь, что дамы подражают героям романов, что полковые дамы годами носят одно и то же “шикарное” платье, делая жалкие попытки обновлять его к особым случаям. Его смешило их пристрастие к разным эгреткам, шарфикам, огромным поддельным камням, к перьям и обилию лент. Они сильно белились и красились. Но самое неприятное было то, что Ромашов знал закулисные истории каждого бала, каждого платья, чуть ли не каждой кокетливой фразы, знал все любовные истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Заметив у входной двери Раису Александровну Петерсон, Ромашов прячется и упрашивает поручика Бобетинского подирижировать вместо него.

В столовой идет разговор об офицерских поединках, только что разрешенных. У них есть и сторонники, и противники. Большинство поддерживает. Показавшаяся в дверях Раиса кокетливо воскликнула, что дамы хотят танцевать. К ней подлетает Бобетинский. Окончив танец со следующим кавалером, она села неподалеку от Ромашова, продолжая игриво-пошлый разговор так, чтобы Ромашов все слышал. Ромашов смотрит искоса на Петерсон и думает: “О, какая она противная!” Тут Раиса сделала вид, что заметила Ромашова, и завела с ним разговор. Во время кадрили Раиса обвиняет Ромашова, что ради него она обманула своего мужа, которого обычно называла: “мой дурак”, “этот болван, который вечно торчит” и т. п. Ромашов говорит Раисе, что не любит ее и их связь была стыдной и пошлой. Раиса Петерсон разражается безобразной бранью по адресу Шурочки. Ромашов же краснел до настоящих слез от своего бессилия и растерянности. На них уже начали обращать внимание. Раиса грозит открыть глаза “этому дураку Николаеву”.

“Я падаю, я падаю, - думал он с отвращением и со скукой. - Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное... Эта развратная и ненужная связь, пьянство, тоска, убийственное однообразие службы, и хоть бы одно живоеслово, хоть бы один момент чистой радости. Книги, музыка, наука - где все это?” “О, что мы делаем!.. Сегодня напьемся пьяные, завтра в роту - раз, два, левой, правой, - вечером опять будем пить, а послезавтра опять в роту. Неужели вся жизнь в этом? Нет, вы подумайте только - вся, вся жизнь!” Он остается в собрании всю ночь.

Проспав, как это бывает часто, и опоздав на утреннюю гимнастику, Ромашов с неприятным чувством стыда и тревоги подходит к плацу, где занимается его рота. Он боится встречи с ротным командиром Сливой. “Этот человек представлял собой грубый и тяжелый осколок прежней... жестокой дисциплины, с повальным драньем, мелочной формалистикой, маршировкой в три темпа и кулачной расправой. Даже в полку, который благодаря условиям дикой провинциальной жизни не отличался особенно гуманным направлением, он являлся каким-то диковинным памятником этой свирепой военной старины... Все, что выходило за пределы строя, устава и роты... для него не существовало... он не прочел ни одной книги и ни одной газеты... Рассказывали... что в одну чудесную весеннюю ночь, когда он сидел у открытого окна и проверял ротную отчетность, в кустах рядом с ним запел соловей. Слива... крикнул денщику”, чтобы прогнал птицу камнем. Слива бил солдат жестоко, до крови, до того, что провинившийся падал с ног под его ударами. “Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом...” Вот его-то и боялся Ромашов, зная, что тот ни в чем не спускает молодым офицерам. Однако на этот раз все ограничилось замечанием.

Идут занятия на наклонной лестнице. Солдаты, один за другим, подтягиваются по ней на руках. И вот подходит очередь солдата Хлебникова. Ромашов удивлялся, как могли взять в армию такого жалкого, заморенного человека, почти карлика, с безусым лицом в кулачок. Хлебников повисает па руках, безобразный, неуклюжий, точно удавленник. Унтер-офицер кричит на него, он пытается подняться, но лишь дрыгает ногами и раскачивается из стороны в сторону. И вдруг, оторвавшись от перекладины, падает мешком на землю. Ромашов резко останавливает унтер-офицера, набросившегося на солдата с кулаками: “Не смей этого делать никогда!”

Описываются занятия “словесностью” в ротной школе. Их ведет безграмотный унтер-офицер полуроты Шаповаленко, который говорит так: “Свяченая воинская херугва, вроде как образ”. У Хлебникова, как обычно, ничего не получается, и Ромашов слышит шипение унтер-офицера: “Вот погоди, я тебе после учения разглажу морду-то!” После словесности во дворе начинаются приготовления к стрельбе. После стрельбы отдых. К Ромашову подходит Веткин: “Плюньте, Юрий Алексеевич!.. Стоит ли? Вот кончим учение, пойдем в собрание, тяпнем по рюмочке, и все пройдет. А?.. Надо же людей учить делу. А вдруг война?” “Разве что война, - уныло соглашается Ромашов. - А зачем война? Может быть, все это какая-то общая ошибка, какое-то всемирное заблуждение, помешательство? Разве естественно убивать?” “Если так думать, то уж лучше не служить... Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить?” Ромашов слышит, как кто-то придирается к забитому Хлебникову. Но что он может сделать? После учения Веткин и Ромашов пошли в собрание и напились.

23 апреля - день именин и Александры Петровны, и Юрия Ромашова. Утром денщик Николаевых приносит записку: Александра Петровна пишет, что, несмотря ни на что, хочет сегодня его видеть. Просит прийти к пяти часам. Будет пикник. Ромашов не был у Николаевых уже целую неделю, у него нет денег не только на подарок, но даже и на чаевые этому противному николаевскому денщику, который говорил: “Ходить, ходить каждый день”. У Ромашова очень плохо с деньгами, все жалованье разошлось по векселям, в кредит ему не дают нигде. Можно было только брать обед и ужин в собрании. Ромашов перебирает в уме офицеров полка. И вдруг вспоминает подполковника Рафальского, которого все зовут полковником Бремом. Это старый холостяк, посвящающий все свое время своим милым зверям - птицам, рыбам и четвероногим, которых был у него большой и оригинальный зверинец. Этот человек был добр не только к животным, но и к людям, и когда был при деньгах, редко отказывал в небольших одолжениях. Сам он все свои сбережения тратил на зверинец, а питался из котла пятнадцатой роты, куда вносил для солдатского приварка более чем значительную сумму. Рафальс-кий много и интересно рассказывает Ромашову о животных. Он сообщает, что полк вроде бы собираются переводить в другой город, и страшно озабочен перевозкой своего зверинца. Рафальский дает Ромашову десять рублей.

Подъезжая к дому Николаевых, Ромашов чувствует, что к радостному чувству, владевшему им весь день, примешивается что-то смутно-мрачное, тревожное. Это что-то такое, что случилось раньше, надо отыскать причину тревоги. Он начинает перебирать в обратном порядке все впечатления дня. Вот это что! - странная подчеркнутая фраза в письме: несмотря, ни на что. Значит, что-то есть? Может, дело в Николаеве? Он проедет мимо! Ромашов уже почти проехал мимо дома, когда его окликнула из раскрытой двери Александра Петровна. Она вводит его в дом, где уже собрались гости. Дамы, как это было принято в офицерском обществе, сидели особняком. Около них сидел один штабс-капитан Диц. Этот офицер, похожий своей затянутой фигурой и типом своего поношенного и самоуверенного лица на прусских офицеров, как их рисуют в немецких карикатурах, был переведен в пехотный полк из гвардии за какую-то темную, скандальную историю. Он отличался непоколебимым апломбом в обращении с мужчинами и наглой предприимчивостью - с дамами и вел большую, всегда счастливую игру, но не в офицерском собрании, а в гражданском клубе, в домах городских чиновников и у окрестных польских помещиков. В полку его не любили и побаивались, считали способным на подлость. Николаев здоровается с Ромашовым с любезной улыбкой, но в глазах отчуждение. Все рассаживаются по экипажам, чтобы ехать на пикник. К Ромашову подходит Михин. Он просит его взять к себе в экипаж его молоденьких сестер, иначе они окажутся вместе с Дицем, который говорит им гадости. Ромашов мечтал ехать вместе с Шурочкой, но соглашается. Рядом с Собой он сажает штабс-капитана Лещенко, который, как обычно, никуда не помещается. Экипажи тронулись.

Приехав на место, расстелили на земле скатерти и стали рассаживаться. Дамы расставляли закуски и тарелки. Шурочка была так весела и возбуждена, что это заметили все. Иногда она молча оборачивалась к Ромашову. Осадчий поднимает тост за именинницу. Потом пили за здоровье Николаева и за его успех на будущей службе в генеральном штабе, как будто все были уверены, что он поступит в академию. По предложению Шурочки, выпили и за именинника Ромашова. Был поднят тост и за государя, после чего все спели гимн. Пили очень много. Осадчий поднимает тост за веселую радость прежних войн, за веселую и кровавую жестокость. К нему присоединяется Бек-Агамалов. Остальные подавленно молчат. Начало темнеть, решили разжечь костер. Несколько офицеров садятся за карты. Затевается игра в горелки, но ненадолго - старшая Михина, которую поймал Диц, раскраснелась до слез и наотрез отказалась играть.

Ромашов идет в глубь рощи по узкой тропинке. Слышит шаги и шелест позади - его догоняет Шурочка и говорит: “Я в вас влюблена сегодня... Я вас сегодня видела во сне... будто мы с вами танцуем вальс в какой-то необыкновенной комнате... и было так невыразимо чудно-приятно... И вот, после этого сна, утром мне захотелось вас видеть”. Ромашов признается Шурочке в любви. Она отстраняется от него: “Ромочка, зачем вы такой... слабый! ...меня влечет к вам, вы мне милы всем: своей неловкостью, своей чистотой, своей нежностью... Но зачем вы такой жалкий! ...я не могу уважать вас... Если бы вы могли завоевать себе большое имя, большое положение!..” Ромашов уверяет, что он всего добьется, но Шурочка ему не верит. Она признается, что ей уже второй раз приходится отказываться от милого человека. Своего мужа Шурочка не любит. К тому же он дико ревнив. Шурочка верна мужу, потому что не хочет обмана. Она не хочет тайного воровства. Они идут к костру. Шурочка говорит Ромашову, что он больше не должен у них бывать. Мужу постоянно приходят грязные анонимные письма про нее и про Ромашова.

Первого мая полк выступил в лагеря, которые находились в двух верстах от города, но Ромашов остался жить в городе, так что приходилось делать в день четыре конца: на утреннее учение, потом обратно в собрание - на обед, затем на вечернее учение и после него снова в город. Он похудел, глаза у него ввалились. Но тяжело приходилось всем. Готовились к майскому смотру. Ротные командиры держали свои роты на плацу по три лишних часа. Отовсюду слышались звуки пощечин, жестоких ударов, так что человек падал на землю. Солдаты осунулись и выглядели идиотами. Из палаток не слышалось ни смеха, ни шуток. Одной только пятой роте жилось хорошо и свободно. Ею командовал капитан Стельковский, странный человек, имевший свой небольшой доход. Он был независимого характера, держался замкнуто и при этом был большой развратник. Стельковский заманивал себе в прислуги молоденьких девушек из простонародья, а через месяц отпускал домой, наградив деньгами. В его роте не было мордобоя. Стельковский, сам человек терпеливый, хладнокровный и настойчивый, сумел обучить этому и своих унтер-офицеров. Солдаты его обожали.

Наступило пятнадцатое мая. Корпусной командир должен был провести смотр полка. В этот день людей в полку подняли зачем-то в четыре часа утра, хотя общий сбор был назначен на десять. В девять часов роты собрались на плацу. А ровно без десяти минут десять вышла из лагеря пятая рота. Началось ожидание прибытия корпусного. Наконец послышалось: “Едет, едет!” Понеслись звуки встречного марша. Какая-то бодрая, смелая волна вдруг подхватила Ромашова. Корпусный объехал поочередно все роты. Начинается проход рот. Корпусный велит убрать роту Осадчего, обучившего своих солдат какой-то особой шагистике. “С этого начался провал полка. Утомление и запуганность солдат, бессмысленная жестокость унтер-офицеров, бездушное, рутинное и халатное отношение офицеров к службе - все это ясно, но позорно обнаружилось на смотру”. Великолепно показала себя только пятая рота. Прочие роты проваливались одна за другой. Оставался церемониальный марш, на который возлагались все надежды.

“Легким и лихим шагом выходит Ромашов перед серединой своей полуроты. Что-то блаженное, красивое и гордое растет в его душе... Красота момента опьяняет его”. “Посмотрите, посмотрите, - это идет Ромашов”. “Слышен голос корпусного командира, вот голос Шульговича, еще чьи-то голоса... Ромашов обернулся назад и побледнел. Вся его полурота вместо двух прямых, стройных линий представляла из себя безобразную, изломанную по всем направлениям, стеснившуюся, как овечье стадо, толпу. Это случилось оттого, что подпоручик, упоенный своим восторгом и своими пылкими мечтами, сам не заметил того, как шаг за шагом передвигался от середины вправо, наседая в то же время на полуроту, и, наконец, очутился на ее правом фланге, смяв и расстроив общее движение... Ромашов... увидел и рядового Хлебникова, который... упал на ходу и теперь, весь в пыли, догонял свою полуроту, низко согнувшись под тяжестью амуниции, точно бежа на четвереньках, держа в одной руке ружье за середину, а другой рукой беспомощно вытирая нос”. Ромашову объявляют строжайший выговор, отправляют на семь дней на гауптвахту. Капитан Слива требует у него рапорт о переводе в другую роту. Ромашову хочется застрелиться. Он отделился от офицеров и пошел дальней дорогой. Проходя сзади палаток своей роты, он слышит крики и удары. Бьют Хлебникова. Но у Ромашова нет сейчас сил заступиться за него, он пробегает мимо.

орога из лагеря к городу пересекает полотно железной дороги, которое там, куда пришел Ромашов, проходило в крутой и глубокой выемке. Ромашов сбежал вниз и начал с трудом взбираться по другому откосу, когда заметил, что наверху стоит какой-то человек в кителе и в шинели внакидку. Это был Николаев. Он спрашивает, уважает ли Ромашов его жену, Александру Петровну? Ромашов не мог понять, почему его об этом спрашивают. Николаев объясняет, что вокруг его жены ходит грязная сплетня, связанная с Ромашовым. Якобы они любовники и встречаются ежедневно. Такиеподлые письма приходят почти каждый день. Ромашов говорит: он знает, кто пишет эти письма. Николаев требует, чтобы Ромашов заткнул рот этой сволочи. Ромашов обещает сделать все возможное. А у Александры Петровны он не бывает, зашел только несколько дней назад - принес ее книги. Они расстались. Дома он сорвал раздражение на ни в чем не повинном Гайнане, предлагавшем ему принести обед из собрания, и лег в постель. Ему хотелось плакать, он снова и снова вызывал в воображении события прошедшего дня и жалел себя. Потом забылся на несколько часов. Когда очнулся, решил поесть. Подойдя к зданию собрания, Ромашов услышал смачный рассказ Сливы про его позор. Он повернулся и пошел бродить по городу. Он шел как в бреду, ничего не видя, и снова оказался там, где встречался с Николаевым. Ему снова приходит мысль о самоубийстве, но как-то по-детски - он представляет, что вот он лежит мертвый, все расстроены, жалеют его, на груди у него букетик фиалок... Ромашов, остановившись у железной дороги, видит на другой стороне выемки, освещенной луной, темное пятно, спускающееся вниз к рельсам. Ромашов узнает Хлебникова. Тот шел как во сне и даже не заметил Ромашова, пройдя совсем близко от него. Ромашов окликнул солдата. Тот ахнул и задрожал. Ромашов быстро поднялся. Перед ним было мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами. На вопрос, куда он идет, Хлебников не ответил и отвернулся. Вместо слов из его глотки вырвалось хрипение. Ромашов потянул Хлебникова за рукав вниз. Солдат, словно манекен, послушно упал на траву рядом с Ромашовым. Он дрожал всем телом и только хрипел, когда Ромашов спрашивал его о чем-нибудь. И вдруг чувство бесконечного сострадания охватило Ромашова. “...Он нежно и крепко обнял Хлебникова за шею, притянул к себе и заговорил горячо, со страстной убедительностью: "Хлебников, тебе плохо? И мне нехорошо, голубчик, мне тоже нехорошо, поверь мне. Я ничего не понимаю из того, что делается на свете. Все - какая-то дикая, бессмысленная, жестокая чепуха! Но надо терпеть, мой милый, надо терпеть... Это надо". Низко склоненная голова Хлебникова вдруг упала на колени Ромашову”. Солдат, пытаясь сдержать рыдания, стал рассказывать о своей страшной жизни. “Бесконечная скорбь, ужас, непонимание и глубокая, виноватая жалось переполнили сердце офицера и до боли сжали и стеснили его. И, тихо склоняясь к стриженой, колючей, грязной голове, он прошептал чуть слышно: "Брат мой!"” Ромашов повел Хлебникова в лагерь и приказал освободить его от дневальства. Он приглашает Хлебникова прийти к нему завтра домой.

С этой ночи Ромашов круто изменился. Он перестал общаться тесно с офицерами, обедал обычно дома, не ходил больше на танцевальные вечера в собрание и бросил пить. Он как будто повзрослел за несколько последних дней. Ромашов подумал, что прошло еще одно семилетие в его жизни - ему исполнилось двадцать два года, - а ведь говорят, что человек становится другим каждые семь лет.

Солдат Хлебников стал заходить к нему. Сначала он был похож на голодную, опаршивевшую, много битую собаку, пугливо отскакивающую от ласковой руки, но потом стал понемногу отходить. С жалостью слушал Ромашов рассказ солдата о его страшной и безысходной жизни. Он постарался устроить для него небольшой заработок, вызвав этим насмешки унтер-офицеров и капитана Сливы. В свободное время, которого теперь стало много, Ромашов начал думать. Раньше он даже и не подозревал, сколько радости и интереса скрывается в такой простой вещи, как человеческая мысль. Прежде мир делился для него на две неравные части: меньшая - офицерство, которому свойственны честь, сила, власть, волшебное достоинство мундира и непременно храбрость; другая - огромная и безличная - штатские, иначе шпаки, которых презирали. “И вот теперь... Ромашов понемногу начинал понимать, что вся военная служба с ее призрачной доблестью создана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением... и что существуют только три гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд”. Он твердо решил уйти в запас, как только пройдут три года, что он должен был отслужить после военного училища. Его тянуло писать. Он хотел написать повесть или большой роман, в котором отразились бы ужас и скука военной жизни. Но получалось плохо. Был конец мая, и Ромашов часто бродил ночами по городу и всякий раз проходил по другой стороне улицы, сдерживая дыхание, мимо окон Шурочки. Однажды, зная, что Николаева не будет дома, он бросил ей в окно охапку нарциссов. На следующий день получил записку: “Не смейте никогда больше этого делать. Нежности во вкусе Ромео и Джульетты смешны, особенно если они происходят в армейском пехотном полку”.

В самом конце мая в роте капитана Осадчего повесился солдат. Точно такой же случай был в этот же день в прошлом году. В полку начинается повальная пьянка. К Ромашову приходит Веткин и почти насильно уводит его с собой в офицерское собрание. Ромашов идет, “мысленно браня себя за тряпичное безволие”. В собрании он чувствует сначала неловкость и брезгливость, которые охватывают трезвого человека в пьяной компании. Все едут в публичный дом. Ромашов, успевший уже напиться, то и дело теряет память, не понимая, где он и что происходит. В разгар пьяной оргии в дверях показываются двое штатских. Офицеры набрасываются на них. И вдруг раздался бешеный крик Бек-Агамалова: “Все вон отсюда! Никого не хочу!” Он выхватывает из ножен шашку и принимается крушить все вокруг. “Зарублю-у-у-у!” -кричит он. Ромашов, неожиданно для себя, крепко хватает Бек-Агамалова за кисть руки и одновременно пытается уговорить его. В конце концов тот со стуком вбрасывает шашку в ножны. При выходе на улицу Бек-Агамалов подходит к Ромашову и предлагает сесть к нему в экипаж. Уже в пути он “ощупью нашел его руку и крепко, больно и долго сжал ее”.

В собрании, куда все возвращаются, пьянка продолжается. В полку было много офицеров из духовных. Веткин начинает петь. Осадчий заводит панихиду и уже в самом ее конце вдруг добавляет ужасное, циничное ругательство. Ромашов возмущен. И опять началась безобразная пьяная оргия. Ромашов вдруг видит перед собой чье-то лицо, которое он сначала даже не узнал - так оно было исковеркано и обезображено злобой. Это Николаев. Он кричит, что такие, как Ромашов и Назанский, позорят полк. Подошедший сзади Бек-Агамалов пытается удержать Ромашова от скандала. Но поздно. Николаев замахивается на Ромашова кулаком. Тот выплескивает ему в лицо остатки пива из стакана. Начинается дикая драка. Ромашов вызывает Николаева на дуэль. 20 "

Ромашова вызывают в суд общества офицеров полка. Он приходит, его просят подождать, и он садится в столовой у открытого окна. Вскоре в столовой появляется Николаев и вскоре выходит на улицу. Вдруг Ромашов слышит со двора за своей спиной его голос. Николаев просит не упоминать ни словом о жене и анонимных письмах. Ромашова приглашают в зал. Он рассказывает о ссоре, о том, что он был пьян. Но капитан Петерсон старается выпытать у него что-нибудь этакое о его отношениях с семейством Николаевых. Ромашов все отрицает наотрез. На этом заседание кончилось. По городу пошли сплетни, Ромашова считают героем дня. Вечером его и Николаева, теперь уже вместе, вызывают в суд. Решение таково: поединок является единственным средством удовлетворения оскорбленной чести и офицерского достоинства. Но за обоими сохраняется право оставить службу.

Ромашов приглашает в секунданты Бег-Агамалова и Веткина и идет к Назанскому.

Они едут кататься на лодке. Ромашов подробно рассказывает о своем столкновении с Николаевым. Назанский спрашивает, боится ли Ромашов. Да, ему страшно. Но он знает, что не струсит, не убежит, не попросит прощенья. Назанский говорит в ответ, что во много раз смелее будет взять и отказаться от дуэли. “Все на свете проходит... но о человеке, которого вы убили, вы никогда не забудете... вы отнимаете у человека его радость жизни... А... посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь!” На вопрос Ромашова, что же ему делать - уходить в запас? - Назанский отвечает: “Разве вы верите в то, что служите интересному, хорошему, полезному делу?.. Ведь вы совсем не верите в это”. По мнению Назанского, главное - не бояться жизни: “она веселая, занятная, чудная штука - эта жизнь. Ну, ладно, не повезет вам... Но ведь... любой бродяжка живет в десять тысяч раз полнее и интереснее, чем Адам Иваныч Зегржт или капитан Слива... есть только одно непреложное, прекрасное и незаменимое - свободная душа, а с нею творческая мысль и веселая жажда жизни... Уходите, Ромашов... я сам попробовал воли, и если вернулся назад... то виною тому... ну, да ладно... вы понимаете. Смело ныряйте в жизнь, она вас не обманет”.

Возвратившись домой, Ромашов находит там ожидающую его Шурочку. У нее свои планы. Она не любит мужа, но убила на него часть своей души. Это она толкает мужа в академию и непременно этого добьется. А теперь... Если Ромашов убьет ее мужа или если его отставят от экзамена - кончено. Она уедет и погубит себя. Ромашов готов извиниться. Шурочке нужно вовсе не это. Если Ромашов откажется от дуэли, то честь мужа будет реабилитирована, но в дуэли, окончившейся примирением, всегда остается что-то сомнительное. И мужа могут не допустить до экзаменов. “Тесно обнявшись, они шептались, как заговорщики... Но Ромашов почувствовал, как между ними незримо проползало что-то тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу”. Он опять хотел высвободиться из ее рук, но она его не отпускала. Стараясь скрыть непонятное, глухое раздражение, он сказал сухо: “Ради бога, объяснись прямее. Я все тебе обещаю”. А Шурочке нужно вот что: они должны стреляться. Нет, нет, ни один не будет ранен.

Она об этом позаботилась. А чтобы окончательно укрепить решимость Ромашова сделать все так, как она хочет, Шурочка пускает в ход последнее женское оружие - постель.

Глава представляет собой рапорт штабс-капитана Дица командиру полка о поединке между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Николаев стрелял первый и ранил Ромашова в правую верхнюю часть живота. Подпоручик Ромашов выстрелить в ответ был не в состоянии и вскоре скончался.

Вернувшись с плаца, подпоручик Ромашов подумал: «Сегодня не пойду: нельзя каждый день надоедать людям». Ежедневно он просиживал у Николаевых до полуночи, но вечером следующего дня вновь шел в этот уютный дом.

«Тебе от барыни письма пришла», - доложил Гайнан, черемис, искренне привязанный к Ромашову. Письмо было от Раисы Александровны Петерсон , с которой они грязно и скучно (и уже довольно давно) обманывали её мужа. Приторный запах её духов и пошло-игривый тон письма вызвал нестерпимое отвращение. Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя, он постучал к Николаевым. Владимир Ефимыч был занят. Вот уже два года подряд он проваливал экзамены в академию, и Александра Петровна, Шурочка, делала все, чтобы последний шанс (поступать дозволялось только до трех раз) не был упущен. Помогая мужу готовиться, Шурочка усвоила уже всю программу (не давалась только баллистика), Володя же продвигался очень медленно.

С Ромочкой (так она звала Ромашова) Шурочка принялась обсуждать газетную статью о недавно разрешенных в армии поединках . Она видит в них суровую для российских условий необходимость. Иначе не выведутся в офицерской среде шулера вроде Арчаковского или пьяницы вроде Назанского. Ромашов не был согласен зачислять в эту компанию Назанского, говорившего о том, что способность любить дается, как и талант, не каждому. Когда-то этого человека отвергла Шурочка, и муж её ненавидел поручика.

На этот раз Ромашов пробыл подле Шурочки, пока не заговорили, что пора спать.

На ближайшем же полковом балу Ромашов набрался храбрости сказать любовнице, что все кончено. Петерсониха поклялась отомстить. И вскоре Николаев стал получать анонимки с намеками на особые отношения подпоручика с его женой. Впрочем, недоброжелателей хватало и помимо нее. Ромашов не позволял драться унтерам и решительно возражал «дантистам» из числа офицеров, а капитану Сливе пообещал, что подаст на него рапорт, если тот позволит бить солдат.

Недовольно было Ромашовым и начальство. Кроме того, становилось все хуже с деньгами, и уже буфетчик не отпускал в долг даже сигарет. На душе было скверно из-за ощущения скуки, бессмысленности службы и одиночества.

В конце апреля Ромашов получил записку от Александры Петровны. Она напоминала об их общем дне именин (царица Александра и её верный рыцарь Георгий). Заняв денег у подполковника Рафальского, Ромашов купил духи и в пять часов был уже у Николаевых. Пикник получился шумный. Ромашов сидел рядом с Шурочкой, почти не слушал разглагольствования Осадчего, тосты и плоские шутки офицеров, испытывая странное состояние, похожее на сон. Его рука иногда касалась Шурочкиной руки, но ни он, ни она не глядели друг на друга. Николаев, похоже, был недоволен. После застолья Ромашов побрел в рощу. Сзади послышались шаги. Это шла Шурочка. Они сели на траву. «Я в вас влюблена сегодня», - призналась она. Ромочка привиделся ей во сне, и ей ужасно захотелось видеть его. Он стал целовать её платье: «Саша… Я люблю вас…» Она призналась, что её волнует его близость, но зачем он такой жалкий. У них общие мысли, желания, но она должна отказаться от него. Шурочка встала: пойдемте, нас хватятся. По дороге она вдруг попросила его не бывать больше у них: мужа осаждают анонимками.

В середине мая состоялся смотр. Корпусный командир объехал выстроенные на плацу роты, посмотрел, как они маршируют, как выполняют ружейные приемы и перестраиваются для отражения неожиданных кавалерийских атак, - и остался недоволен. Только пятая рота капитана Стельковского, где не мучили шагистикой и не крали из общего котла, заслужила похвалу.

Самое ужасное произошло во время церемониального марша. Ещё в начале смотра Ромашова будто подхватила какая-то радостная волна, он словно бы ощутил себя частицей некой грозной силы. И теперь, идя впереди своей полуроты, он чувствовал себя предметом общего восхищения. Крики сзади заставили его обернуться и побледнеть. Строй смешался - и именно из-за того, что он, подпоручик Ромашов, вознесясь в мечтах к поднебесью, все это время смещался от центра рядов к правому флангу. Вместо восторга на его долю пришелся публичный позор. К этому прибавилось объяснение с Николаевым, потребовавшим сделать все, чтобы прекратить поток анонимок, и ещё - не бывать у них в доме.

Перебирая в памяти случившееся, Ромашов незаметно дошагал до железнодорожного полотна и в темноте разглядел солдата Хлебникова, предмет издевательств и насмешек в роте. «Ты хотел убить себя?» - спросил он Хлебникова, и солдат, захлебываясь рыданиями, рассказал, что его бьют, смеются, взводный вымогает деньги, а где их взять. И учение ему не под силу: с детства мается грыжей.

Ромашову вдруг свое горе показалось таким пустячным, что он обнял Хлебникова и заговорил о необходимости терпеть. С этой поры он понял: безликие роты и полки состоят из таких вот болеющих своим горем и имеющих свою судьбу Хлебниковых.

Вынужденное отдаление от офицерского общества позволило сосредоточиться на своих мыслях и найти радость в самом процессе рождения мысли. Ромашов все яснее видел, что существует только три достойных призвания: наука, искусство и свободный физический труд.

В конце мая в роте Осадчего повесился солдат. После этого происшествия началось беспробудное пьянство. Сначала пили в собрании, потом двинулись к Шлейферше. Здесь-то и вспыхнул скандал. Бек-Агамалов бросился с шашкой на присутствующих («Все вон отсюда!»), а затем гнев его обратился на одну из барышень, обозвавшую его дураком. Ромашов перехватил кисть его руки: «Бек, ты не ударишь женщину, тебе всю жизнь будет стыдно».

Гульба в полку продолжалась. В собрании Ромашов застал Осадчего и Николаева. Последний сделал вид, что не заметил его. Вокруг пели. Когда наконец воцарилась тишина, Осадчий вдруг затянул панихиду по самоубийце, перемежая её грязными ругательствами. Ромашова охватило бешенство: «Не позволю! Молчите!» В ответ почему-то уже Николаев с исковерканным злобой лицом кричал ему: «Сами позорите полк! Вы и разные Назанские!» «А при чем же здесь Назанский?

Или у вас есть причины быть им недовольным?» Николаев замахнулся, но Ромашов успел выплеснуть ему в лицо остатки пива.

Накануне заседания офицерского суда чести Николаев попросил противника не упоминать имени его жены и анонимных писем. Как и следовало ожидать, суд определил, что ссора не может быть окончена примирением.

Ромашов провел большую часть дня перед поединком у Назанского, который убеждал его не стреляться. Жизнь - явление удивительное и неповторимое. Неужели он так привержен военному сословию, неужели верит в высший будто бы смысл армейского порядка так, что готов поставить на карту само свое существование?

Вечером у себя дома Ромашов застал Шурочку. Она стала говорить, что потратила годы, чтобы устроить карьеру мужа. Если Ромочка откажется ради любви к ней от поединка, то все равно в этом будет что-то сомнительное и Володю почти наверное не допустят до экзамена. Они непременно должны стреляться, но ни один из них не должен быть ранен. Муж знает и согласен. Прощаясь, она закинула руки ему за шею: «Мы не увидимся больше. Так не будем ничего бояться… Один раз… возьмем наше счастье…» - и прильнула горячими губами к его рту.

В официальном рапорте полковому командиру штабс-капитан Диц сообщал подробности дуэли между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Когда по команде противники пошли друг другу навстречу, поручик Николаев произведенным выстрелом ранил подпоручика в правую верхнюю часть живота, и тот через семь минут скончался от внутреннего кровоизлияния. К рапорту прилагались показания младшего врача г. Знойко.

Краткий пересказ повести «Поединок» поможет читателю освежить в памяти основные события произведения, а так же разобраться в истинной причине разногласия, которое привело к необратимым последствиям. Сюжет книги в сокращении незаменим в составлении качественных аргументов для сочинений на экзаменах.

Повествование начинается с рассказа о занятиях в шестой роте, которые подходили к концу.Пока одни венные издевались над молоденькими солдатами и отдавали шутливые приказы, чтобы их запутать, командиры отошли в сторону. Офицеры были в хорошем настроении, шутили и мило беседовали. Бек-Агамалов убеждал Веткина, что ему необходимо научиться владеть шашкой, чтобы моментально наказать обидчика, а не лезть за пистолетом. Тут же каждый из них вспомнил историю о том, как военные рубили насмерть тех, кто посмел сделать им замечание. По их мнению, любого штатского нужно убивать на месте, если он посмел оскорбить военного. Оскорблением считалось любое возражение. Но тут раскрасневшийся офицер Ромашов сказал, что нужно позвать человека на дуэль, а не бить сплеча. Ему возразили, что штатский не выйдет на бой — побоится. Так Ромашова описал

Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок.

В попытке зарубить чучело Ромашов упал и порезался шашкой.

Прервал эту идиллию полковник Шульгович. Мужчина был в плохом расположении духа. Больше всего досталось подпоручику Ромашову за его неумение вести себя в присутствии начальства. Так же Шульгович отчитал солдата-татарина, который даже не понимает по-русски. Ромашов вмешался и попытался защитить своего подопечного, но полковнику это не понравилось, и он назначил подпоручику наказание в качестве домашнего ареста на несколько суток. Его отчитал и непосредственный начальник по фамилии Слива, но его обидевшийся Ромашов пожалел: уж больно несчастной казалась его выхолощенная войной одинокая жизнь.

Вторая глава: Мечты Георгия

Все чаще Ромашов чувствовал себя одиноко в компании офицеров. Он мечтал об иной доле и горячо стыдился своего унижения на плацу. Он хотел поступить в Академию и стать офицером генерального штаба, чтобы потом вернуться в этот полк и показать всем, каким он стал умным и талантливым, какие надежды он подает. Потом на своей одинокой прогулке он замечтался о будущем: как он усмиряет бунт рабочих, как его благодарит начальство, как он становится разведчиков на германском фронте и совершает военные подвиги. Только бы взять себя в руки и поступить в академию! Но пока он был вынужден прозябать с грубыми офицерами. Более того, он сторонился такой компании, но это было априори невозможно: в маленьком городе некуда было пойти, разве что на вокзал, где он в своей грязной шинели и нелепых галошах был смешон.

Так и не дойдя до вокзала, Ромашов меняет маршрут в сторону дома и приходит в свой флигель, погруженный в мечты о карьере.

Третья глава: Реальность Георгия

Зайдя домой, Ромашов первым делом спросил у денщика не приходило ли ему письмо от поручика Николаева, ответ был отрицательным. На предложение почистить сюртук он с колебаниями и сожалениями ответил отрицательно: он пытался заставить себя не ходить к ним, пропустить неделю или две, но каждый раз ходил и обманывал себя, что это в последний раз. Дело в том, что Георгий давно влюблен в жену Николаева Шурочку и каждый день ждал от нее весточки.

Судьба Ромашова сложилась незавидно: он давно расписал свою жизнь по пунктам, но ни один из них не был воплощен в жизнь. Он купил книги и журналы для подготовки к поступлению в Академию, но не мог заставить себя открыть их. Зато он пил много водки, тосковал и завел длинную и скучную связь с полковой дамой втайне от ее мужа.

Денщик приносит письмо от любовницы Раисы, с которой он иногда встречался. Но он разорвал пошлое и приторно нежное письмо в желтых пятнах от духов и отправился к Николаевым, пообещав себе сделать это в «последний раз». В письме Раиса жаловалась на долгую разлуку и грозила убить себя, если любовник изменит ей.

Четвертая глава: Вечер у Николаевых

В доме Николаевых царило спокойствие. Муж Шурочки готовился к экзамену в академию генерального штаба, ведь два предыдущих он провалил. Александра Петровна занималась рукоделием. Она была очень трудолюбива. Юрий Алексеевич (так звали Ромашова) сел и стал неловко заводить разговор о штабных делах. Шурочка жаловалась и потрунивала над мужем, что он не сдаст экзамен. Он действительно был глуповат, но упорно готовился.

Его жена уповала на этот экзамен, она надеялась, что их жизнь изменится после поступления мужа. Она разразилась «гордыми слезами», когда представила, что проживет жизнь в провинции. Она хотела большого общества и «преклонения». Шурочка отдавала должное глупому, но трудолюбивому мужу, и хотела сама продвинуть его по карьерной лестнице своей хитростью. Она была красива и умна, обладала «гибкостью души», чтобы устроить дела мужа и свои собственные. Про себя Ромашов думал о ней и описывал ее так:

У тебя бледное и смуглое лицо. Страстное лицо. И на нем красные, горящие губы - как они должны целовать! - и глаза, окруженные желтоватой тенью… Когда ты смотришь прямо, то белки твоих глаз чуть-чуть голубые, а в больших зрачках мутная, глубокая синева. Ты не брюнетка, но в тебе есть что-то цыганское. Но зато твои волосы так чисты и тонки и сходятся сзади в узел с таким аккуратным, наивным и деловитым выражением, что хочется тихонько потрогать их пальцами. Ты маленькая, ты легкая, я бы поднял тебя на руки, как ребенка.

Во время беседы Шурочка упомянула о том, что поединки необходимы русским офицерам, потому что в них нет врожденной дисциплины и чести, как у французов и немцев. В них она видит возможность фильтровать надежных офицеров для полка. Настоящий солдат должен не бояться смерти, значит, и дуэли тоже.

На прощание Шурочка предложила Ромашову бывать у них чаще и отказаться от водки: она его портит. Она же советует ему не общаться с местным пьяницей — Назанским. Она бы расстреливала таких людей, будь ее воля…

Пятая глава: Разговор с Назанским

Выйдя из дома Николаевых, Ромашов услышал упрек от денщика Николаевых (больно часто он бывал у них) и от злости на себя и на Шурочку, которую не мог забыть, отправился к своему старому знакомому Назанскому.

Там они мило беседуют и выпивают. Назанский повествует о том, что военная служба ему противна, что прелесть жизни для него заключается в размышлениях, которые он может позволить себе только в запое. Пусть люди не понимают его и осуждают, но ему противно служить ради того, чтобы быть сытым и одетым. Для него наслаждение — думать и чувствовать веру, любовь, умиление, восторг, тоску. Все, лишь бы не опошлять жизнь солдатскими шутками и пошлостями.

Он рассуждает о любви и говорит, что любить не взаимно — прекрасно. Это горькое, но в то же время сладкое чувство. Он говорил о том, что готов все отдать, лишь бы любить сильно и страстно. В порыве откровений Назанский показывает письмо от девушки, которую он когда-то любил. Безнадежно и трепетно. И любит до сих. Ромашов узнает почерк Шурочки. Он читает письмо и узнает, что и Шурочка любила его и бросила, потому что он не смог поменять себя ради нее, а быть с ним из жалости к нему она не захотела.

Ромашов случайно назвал имя Шурочки. Назанский догадался о чувствах подпоручика к замужней даме, но поспешил разубедить его о своей связи, но все было и так понятно. Он со страхом смотрел на Ромашова, их разговор стал глубоким и трагическим предзнаменованием. Они разошлись.

Придя домой, Георгий (иногда Юрия называют Георгием) находит письмо от Раисы с явными угрозами. Она тоже узнала о его чувствах к Шурочке и была крайне рассержена. Она намекала на свою месть. Ромашову стало противно от этой пошлой и грязной связи. Ночью во сне он плакал. Ему снилось, что он в детстве оплакивает свое падение во взрослой жизни.

Шестая глава: Рассуждения о жизни

Ромашов проснулся утром и задумался о том, что держит его под арестом? В детстве мать привязывала его ниткой к кровати, чтобы он не убежал, и он сидел, точно под гипнозом. А что теперь заставляет его сидеть дома? Он хочет гулять и заходить туда, куда хочет, но ему опять показали нитку, и он не смеет ее разорвать. А что, если бы все люди перед войной нашли в себе силы на движение и сказали: «Не хочу!». Тогда бы никому не пришлось воевать, и вся их серая рутинная жизнь была бы не нужна.

Почему же люди не говорят? Почему он сам не говорит ни слова? Глядя на солдат, он видел, что и они не хотят, а ведь когда они умрут, закончится и долг, и честь, и родина, за которые они идут на смерть. Только «Я» является залогом всего существующего, и его мы так безжалостно тираним. Но ведь проблема в том, что ни один офицер при этом не уходит со службы, хотя она никому не нравится. Они просто никуда не годны, ничего не знают, ничего не умеют. Вне службы они, как и сам Ромашов, пропадут тотчас. Они бесполезны для общества и обречены на серую солдатскую жизнь под цвет шинели.

Когда Ромашов находился под арестом, Шурочка навестила его и принесла угощения. Он был рад приходу девушки, он целует ей руки, а она же признается, что он ее единственный друг, но ничего большего между ними нет и быть не может.

Седьмая глава: Обед у полковника

Полковник Шульгович вызывает к себе и отчитывает героя за неповиновение и дерзость. Он знает и про пьянство, и про разврат Ромашова. Тут он затронул тему матери, ведь именно к ней офицер отпрашивался в отпуск, хотя ему было не положено.Услышав о маме, Ромашов с ненавистью взглянул на полковника, еще чуть-чуть, и он бы его ударил! Но тут полковник меняет гнев на милость, говорит о своей любви к офицерам, извиняется и приглашает Ромашова на званый ужин. Там он чувствовал себя униженным грубоватой лаской полковника. За столом в его сторону летели замечания, как и что ему есть. Он хотел уйти, но снова не посмел.

И снова Ромашов идет домой в расстроенных чувствах. Одиночество, тоска овладели им. В то же врем появилось предчувствие любви. Он встретил своего денщика, который на свои деньги по доброте душевной купил ему папиросы. Но Ромашов не посмел нарушить приличия и пожать ему руку как равному. Но зато он пообещал себе раздеваться самому, не привлекая к этому занятию денщика.

Дома он достает тетрадь, которая была уже третья по счету, о его увлечении писательством никто не знает.

Восьмая глава: Собрание офицеров

Герой прибывает на собрание офицеров, куда съезжаются все «сливки общества» в том числе и Раиса. В ее взгляде подпоручик не видит ничего хорошего. Главной темой вечера стали поединки. Мнения разошлись, кто-то считал, что это глупость, другие думают, что только кровь может смыть пятна обиды. Но большинство уверено: дуэль может помочь обществу, причем непременно дуэль с серьезными последствиями. Без смерти и ранений поединок смешон.

Чтобы избежать объяснения с Раисой, Ромашов поменялся с другим офицером (он был назначен распределителем танцев). Вокруг царила провинциальная нищета, прикрытая налетом светскости и жеманства: все были в одним и тех же платьях, говорили одни и те же фразы.

Девятая глава: Объяснение с Раисой

Ромашов видит всю низменность и грязь Раисы, она же упорно заманивает его на танец. Он решил порвать с ней. Танцуя с Раисой кадриль, герой испытывает отвращение к женщине. Она же в свою очередь начинает оскорблять «лилипутку» Шурочку, вспоминать про ее отца, который «проворовался». Она почти кричала, а Ромашов был бессилен что-либо сделать. Героиня злится, говоря, что она пожертвовала всем ради него. На лице Ромашова видна саркастическая улыбка, он знал, что все в курсе ее многочисленных романов. Он признается ей, что между ними все кончено. Раиса же не перестает угрожать ему. Она винит его в том, что он пользовался ею «как самкой», а сам заглядывался на Шурочку.

В ответ он говорит, что она использовала его, чтобы все вокруг о них говорили. Ей льстило его внимание и то, что все знают о нем. Она нарочно выставляла их связь напоказ, ей нужно было поклонение, оно удовлетворяло ее мелочное тщеславие. Ни она, ни он не любили, просто тешились. Он говорил:

Поймите, мне стыдно, мне гадко думать об этом холодном, бесцельном, об этом неизвиняемом разврате!

Раиса довела комедию до последнего акта: наговорила гадостей и скрылась в уборной. Муж ее все знал, но любил жену и отплачивал ее любовникам подлостями на службе.

Ромашов снова задумался о тщетности жизни, о своем моральном падении и разочаровании. Тяжесть никуда не делась: он по-прежнему тосковал о том, что жизнь проходит зря вдали от любви, музыки, культуры. Но никто его не понял, и он осознал свое одиночество.

Десятая глава: Учения

Ромашов опоздал на учения, но от сурового и безжизненного начальника Сливы получил вялый выговор. Обычно Слива был безжалостным солдафоном, зацикленным на службе, и все привыкли к его придиркам.

Во время утренних учений офицеры обсуждают проблему наказания в армии. Ромашов отстаивает точку зрения, что насилие неприемлемо нигде, даже в армии. На учениях он даже запретил подчиненному бить солдата, который не смог освоить упражнение. Но другие люди говорят, что военные успехи России — прямое следствие телесных наказаний, и никаких «личностей» в армии нет. Есть солдаты, а если их не драть, то будут бабы, а не бойцы. Слива, услышав возражения Ромашова, возразил, что через год он и сам будет бить солдат. Ромашов пригрозил ему рапортом с жалобой на его жестокость.

Ромашову все надоело, он устал, но никто из сослуживцев не поддерживает его.

Одиннадцатая глава: Мысли о службе

Герой потерял смысл в офицерских занятиях, ему это не интересно. Видя все эти солдатские бредни, насилие, пошлость, жестокость, он теряет самообладание.

После службы он идет в кабак, где напивается до беспамятства и жалуется сослуживцу на одиночество и непонимание. Он совсем не умеет пить и раскисает с одной рюмки.

Двенадцатая глава: Приглашение

Георгий скучает по Шурочке, ведь он так давно не видел ее. И, о чудо, ему приносят приглашение от четы Николаевых на именины. Денег на подарок нет, поэтому подпоручик идет брать в долг, чтобы преподнести имениннице что-то красивое. Он останавливается на духах.

Он идет за деньгами к странному офицеру, который все деньги тратил на животных. Он любил бывать у него, так как сам обожал зверей. Полковник Брем, добрый и умный человек, дал ему 10 рублей и рассказал о животных.

Тринадцатая глава: Именины

Подъезжая к их дому, Георгий чувствует тревогу. Он думает, что муж Александры обо всем догадался. В последнее время он был сух и холоден с ним. Ромашов уже хотел проехать мимо, как вдруг сама Шурочка вышла и проводила его в дом. Она была мила и любезна с ним. Все поехали на пикник.

Знакомый Михин уговорил его сесть с его сестрами, чтобы с ними не сел грубый офицер с сальными шутками. Ромашов согласился и пригласил к себе тихого офицера Лещенко, которого никто не хотел брать в коляску.

Четырнадцатая глава: Разговор с Шурочкой

На пикнике все было беспорядочно и суетливо. Шурочка казалась очень оживленной и возбужденной. Она смотрела на Ромашова с каким-то особенным чувством и дольше, чем следовало. Потом она призналась ему шепотом, что счастлива, что только ему одному скажет причину своего счастья.

Тем временем Осадчий пропагандировал «веселое кровопролитье» и говорил, что презирает гуманные войны. Его многие поддержали. Но наш герой не слушал: он думал о своем: Николаев слишком пристально наблюдал за ним и женой. Потом он встал и ушел в лес, но Шурочка неприметно отправилась за ним. Наедине они обнялись.

Девушка признается, что влюблена подпоручика, но перспективу в их отношениях не видит. Она ласкающее называет его Георгием (обычно звала Юрием) и говорит о своих чувствах: он снился ей ночью, а утром она учитель хотела видеть его. Она не любит его, но чувствует, и он приятен ей. Но любить она его не может, потому что он слабый и жалкий. Он ничего не добьется в жизни, и уважать такого мужчину не за что. Он, конечно, клялся, что ради нее добьется всего, но она не верила: Шурочка видела его насквозь. Если бы она надеялась на него, она бы бросила нелюбимого грубого мужа. С Ромашовым, как и с Назанским, ее роднила чуткая душа, она видела в герое свою вторую половинку, но разлука неизбежна: она не может рисковать своими перспективами. Если Ромашов сможет добиться успеха, тогда она уйдет от мужа к нему, но до тех пор супругу не изменит, и не изменяла до сих пор. Еще она призналась, что не хочет детей, поэтому не заводит любовника.

Она просит Ромашова больше не приезжать к ним в дом, ведь ее мужа осаждают анонимными письмами, где рассказывается о романе между его женой и Ромашовым. Пока он не верит сплетням, но он очень ревнив, и не стоит испытывать его терпение. Ромашов пообещал не бывать у них.

Муж отвел Шуру в сторону и долго говорил с ней, но она ответила ему с таким выражением негодования на лице, что он отступил.

Пятнадцатая глава: Неудача Ромашова

На службе солдаты готовятся к майскому смотру, ротные избивают солдат с особой жестокостью. Что-то мертвое было в этих маневрах, как будто куклы выполняли их. Ромашов утомился и похудел за время учений. Была лишь одна рота, в которой не было заметно особого рвения — пятая. Там был полковником богатый развратник, который часто заманивал в прислугу маленьких девочек и оплачивал им не только уборку. Эта рота вышла на смотр позже всех, а полковник даже не принял на свой счет замечания. Все солдаты любили его, потому что он не муштровал их зря.

Атмосфера парада захватила Ромашова, он преданно и счастливо смотрел на командира. Но высшие чины смотрели равнодушно: им приелись смотры. Генерал же раскритиковал почти все роты: из-за бесконечных тренировок и издевательств офицеров солдаты были замученными и запуганными. Сам генерал являлся сторонником человечного обращения с воинами и высмеял подготовку, заквашенную на насилии.

Ромашов все больше утверждается в том, что служба это жестокое и никчемное дело. Во время смотра рота не смогла выступить хорошо, и выговор получает подпоручик, потому что именно по его вине рота претерпела крах. Замечтавшись о похвалах генерала и своем признании, он смял все движение роты. Впервые герой задумывается о самоубийстве, ведь теперь он опозорен навеки. Ему кажется, что он противен всем и даже самому себе. Он стыдился недавней мечты о похвалах и восторгах генерала, ведь из-за него 2 недели били людей. Ромашова попросили перевестись в другую роту.

По пути домой он увидел, как фельдфебель бьет солдата Хлебникова по лицу. У него не было сил заступиться, но он осознал, как они похожи с этим маленьким тщедушным солдатиком.

Шестнадцатая глава: Объяснение с Николаевым

По дороге к дому Георгия встречает муж Шурочки. Он хочет поговорить по поводу анонимок. Оказывается, анонимки приходят со сплетнями по поводу Ромашова и Александры. Он просит подпоручика сделать все, чтобы пресечь слухи, то есть больше не появляется в их доме. Ромашов сказал, что знает, откуда анонимки. Николаев взорвался и упрекнул его в бездействии. Они разошлись, договорившись больше не встречаться. Ромашов пообещал принять меры.

Он пришел домой, накричал на денщика и пережил свой позор дома один. Потом он пошел в собрание, но там услышал, как его осуждают за смотр, и передумал заходить. Он ходил вокруг дома Шурочки, но та так и не выглянула в окно. Назанского он тоже не посмел окликнуть. Он шел по дороге и представлял, как все будут жалеть и плакать, когда он покончит с собой. Ромашов даже возроптал на Бога (за что он его ненавидит?), но потом забрал свои слова обратно.

По дороге он увидел солдата Хлебникова, он шел, видимо, с той же целью самоубийства. Ромашов остановил его, они разговорились по душам и оба жаловались на то, что все жестоко и бессмысленно, подло и безобразно в этом мире. Они обнялись и зарыдали. Хлебников больше не мог терпеть издевательств и вымогательств ротного,он готов был на крайние меры. Офицер проводил солдата до лагеря, а сам пошел на откос, и там крикнул Богу, что он — старый обманщик. Если он есть, то сам герой сломал бы ногу в прыжке с откоса — так он загадал себе. Но он прыгнул и остался невредимым.

Семнадцатая глава: Озарение Георгия

Ромашов повзрослел после этого вечера: бросил пить, ходить на танцы и общаться с офицерами. Он стал водить дружбу с Хлебниковым и вник в обстоятельства его жизни: нищая семья, пьяница-отец, куча детей. Из дома ему никто ничего не присылал. Землю у них отняли, не с чего было кормиться. В полку все его жалование забирают командиры. Ромашов стал помогать ему, и в полку этого не одобряли.

Теперь герой жил в мире своей мысли и поражался, как многогранен и интересен этот мир.

Ромашов разочаровывается в службе и отчетливо осознает, что после трех лет службы точно уедет отсюда.

Ромашов начинал понемногу понимать, что вся военная служба с ее призрачной доблестью создана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением.

Он представлял себя литератором, ведь из все дел признавал лишь искусство, науку и свободный физический труд. Военное сословие, как и многие другие, он презирал. Однако пока его книги были настолько несовершенными, что не выдерживали сравнения с классиками.

Однажды он бросил Шурочке букет в окно, пока мужа не было дома, но она прислала гневное письмо с просьбой этого не делать.

Восемнадцатая глава: Офицерская пьянка

В роте происходят печальные события: повесился один из солдат. Но вечером того же дня офицеры пили, гуляли и веселились, дабы снять стресс. Они поехали в публичный дом, и Веткин уговорил Ромашова ехать с ними.

В ходе веселья пьяный офицер достает шашку и начинает ею все рубить. Герою удалось усмирить Бек-Агамалова, а тот уже замахнулся шашкой на женщину из публичного дома, которая пыталась его успокоить. Потом Бек сел с Ромашовым и долго держал его руку в знак признательности: он уберег его от немыслимого на Востоке позора — убийства женщины.

Девятнадцатая глава: Драка

Офицеры продолжают пить, и между ними снова назревает конфликт. Офицер Осадчий цинично ругнулся, когда речь зашла о Боге. Ромашов его остановил. Началась ссора. Неожиданно рядом с Ромашовым появляется Николаев, он говорит, что, такие как Георгий, позорят полк. Он приплел Назанского, и Ромашов возразил, что у недовольства Николаева есть тайные причины. Бек-Агамалов пытался его оттащить, но не смог. Между мужчинами возникает ссора, потом драка, и Ромашов решает вызвать мужа Шурочки на поединок.

Их разнимают другие офицеры, все расходятся. Ромашов чувствовал себя гадким.

Двадцатая глава: Суд

Ромашова вызывают на суд, а Николаев видит его и шепотом просит лишь об одном — не упоминать имя жены и письма. Герой соглашается.

Офицерский суд выносит решение о конфликте между Ромашовым и Николаевым, и разрешить это может лишь поединок. Дуэль может не состоятся, если кто-то из них подаст рапорт об отставке. Оба пошли искать секундантов: никто из них просто не мог подать рапорта. Ромашов выбрал Бек-Агамалова и Веткина, а затем решил отправить к Назанскому, так как почувствовал небывалое одиночество. «Я ПРИГОВОРЕН» — подумал он.

Двадцать первая глава: Проповедь Назанского

Расстроенный Ромашов приходит к своему другу Назанскому. Тот совсем спился, его облик отражал крайнюю степень падения. Они поехали кататься на лодке.

Назанский советует ему отказаться от дуэли и бросить службу. Он говорит, что Георгий должен «начать жить», и гораздо смелее не пойти на дуэль, а отказаться от нее. Если Ромашов убьет человека, он будет с ним всегда, чувство вины его никогда не покинет. А если сам погибнет, то впереди его ничего не ждет: нет ничего хуже пустоты. Разве стоит «офицерская честь» человеческой жизни? Конечно же, нет, и они оба знают об этом.

Назанский анализирует состав их полка и приходит к выводу, что самые умные и талантливые люди спиваются, а те, что поглупее, служат, но ненавидят свое дело. Самые лучшие воины — это те, кто обременен семьей. Они убивают и калечат за тарелку щей. Разве так хочет жить Ромашов? Поэтому не надо драться, надо уходить из полка, пока эта мелочная честолюбивая гонка по колено в крови солдат его не затянул в трясину. Он рассказывает и о ситуации, когда денщик искал правды и защиты у господ — не нашел. Его также били и калечили, только еще больше.

Вот так и все они, даже самые лучшие, самые нежные из них, прекрасные отцы и внимательные мужья, - все они на службе делаются низменными, трусливыми, злыми, глупыми зверюшками. Вы спросите: почему? Да именно потому, что никто из них в службу не верит и разумной цели этой службы не видит.

Назанский также говорит, что не любит и не может любить ближних. Ничто не затаит его поверить, что ради них он должен жертвовать собой. Когда он умрет, все закончится, значит, есть смысл только в том, чтобы самому наслаждаться жизнью, а не жертвовать ею ради сомнительных идей и сомнительного уважения.

И вот, говорю я, любовь к человечеству выгорела и вычадилась из человеческих сердец. На смену ей идет новая, божественная вера, которая пребудет бессмертной до конца мира. Это любовь к себе, к своему прекрасному телу, к своему всесильному уму, к бесконечному богатству своих чувств.

Ромашов принял решение уйти в запас, ведь речи Назанского показались ему убедительными. Однако сам его учитель обессилел и попросил в долг: у него началась трясучка от алкоголизма.

Двадцать вторая глава: Признание Шурочки

Придя домой, Георгий обнаружил у себя дома Шурочку. Она нежно, но страстно упрекает его в том, что он не сдержался и позволил втянуть себя в драку. По городу теперь катятся слухи. Она обняла его, голова мужчины оказалась у нее на груди. В этом положении она поведала о том, как тянула бестолкового мужа наверх, как сама зубрила его науки для академии. Она сравнивала его со своим ребенком и говорила, что не откажется от него, ведь в нем заложено столько ее сил и времени. Но если теперь из-за этой драки он погибнет или не пойдет на экзамен, то все кончено: она бросает его и едет, куда глаза глядят:

Я надругаюсь над собой, но сгорю в один миг и ярко, как фейерверк!

Ромашов уговаривает ее передумать и обещает сделать все, что она хочет. Он хочет отказаться от дуэли, но она заявляет, что этот отказ бросит тень на репутацию мужа. Лучше подраться, и тогда ее Володе все простят, ведь он докажет свою мужественность.

Она просит мужчину принять участие в поединке и заверяет его, что уже договорилась с мужем, и их поединок будет чисто символическим: все промахнутся. Если нет, то она не переживет того, что мужа не возьмут в академию. На прощание Шурочка отдается Ромашову, разыгрывает страсть, но потом деловито целует его холодными губами и покидает его навсегда. Он согласился на все.

Двадцать третья глава: Смерть Ромашова

Дуэль пошла не по правилам, Николаев нарушает ранний договор и делает смертельный выстрел первым. Ромашов умирает, не успевая даже выстрелить в ответ. Вместо главы мы видим сухой рапорт о тех событиях.

Ромашов, являясь подпоручиком с плаца, возвращался домой. Он решил сегодня никуда не ходить, так как решил не надоедать. Он любил посидеть в гостях довольно таки до поздна, но сегодня он пошел домой. Гайнан сказал, что барыня прислала ему письмо. Они уже давненько обманывали ее супруга и встречались тайно.

У него появилось отвращение от полученного письма и он все таки решил дойти до Николаевых. Господин Николаев был занят своими делами. Он давно хотел поступить в академию, но не хватала знаний сдать экзамены. Шурочка, его жена, ему во всем помогала.

Александра сидела с Ромашовым и беседовала с ним по поводу нового закона, который давал разрешение на поединки в армиях. Шурочке кажется, что они необходимы, ведь невозможно иначе решить проблему с шулерами, один из таких людей был Арчковский или другой Назанского, который был серьезным пьяницей.

Ромашову казалось, что она незаслуженно обвинила Назанского, ведь этот гражданин понимает, что такое любовь и то, что она дается не каждому. Но муж ненавидел Назанского так как когда то он делал Александре предложение, которое она отвергла.

Ромашов прообщался с Александрой довольно долго, пока все не разошлись по спальням. Вскоре Ромашов порвал отношения с любовницей, но ей это было не по душе и она стала грозить местью. Он не переживал только из-за того, что и кроме нее желающих на нем отъиграться было достаточно. Ромашов считал, что драки унтеров неуместны, и возражал против таких действий и даже обещал подать рапорт Сильве.

Но со временем становилось все еще ужаснее, мало того что его недолюбливало начальство, но и даже буфетчик не давал ему сигареты в долг. У него начиналась депрессия из-за одиночества, безумной скуки и отношения к службе.

Однажды ему пришло письмо, в котором Александра приглашала его на их обоюдные именины. Он занял небольшую сумму денег у Рафальского. Недолго думая он зашел и купил неплохих духов и прибыл к ним на пикник. Пикник был веселым но ему радости это не прибавляло.

Периодически Ромашов и Александра прикасались друг к другу, но не показывали этого. После праздника Ромашов решил уединиться, но за ним пошла Шура. Они уселись на траву. Она сказала, что довольно сильно по нему скучает, а он в ответ начал целовать ее.

Признание в любви с ее стороны было обыкновением, но после этого она не стесняясь сказала, что он весьма жалок и ей необходимо он него отказаться. Александра попросила больше не приезжать к ним в поместье.

Весной происходил смотр армии. Командир проведал роты, но был очень недоволен. И лишь пятая, под командованием Стельковского, ему пришлась по нраву.

Но для Ромашова самое плохое было впереди. По каким-то причинам во время смотра, он почувствовал себя частью гигантской силы. И воодушевившись своей почитаемостью, он не заметил, как сдвинулся от центральной части. Он был опозорен.

Но на этом все не закончилось, т.к. позже у него состоялся разговор с Николаевым, который потребовал более не появляться у него на пороге. Убитый горем он встретил Хлебникова, которого уже давно никто не принимал всерьез.

Хлебников рассказал, как с ним обращаются и то, что он бы хотел себя убить так как дальше он так жить не имеет сил.

Ромашов пожалел его и попытался воодушевить несчастного. До Ромашова дошла странная мысль, что все они такие, что у каждого свое горе.

Его отставка дала ему возможность погрузиться в свои мысли и он смог понять, что это ему очень нравится. Он признал для себя, что всего несколько призваний могут существовать именно для него. Среди них была наука с искусством и возможность поглощено заниматься физическим трудом.

Поздней весной у Осадчего в роте покончил с жизнью солдат оказавшийся повешенным. И командир начал непробудно пить. В Шлейферше где продолжилось пьянство, разгорелся скандал. Один из здесь присутствующих Бек-Агамалов набросился на людей с шашкой.

Ромашов увидел Николаева сидевшего с Осадчевым,один из которых притворился, что не заметил его. Осадчий решил поговорить об умершем, и выражался крайне нецензурно, во что вмешался Ромашев. Николаев озлобился на него, но Ромашов успел остудить его пыл.

Состоялся офицерский суд Николаева и Ромашова, при котором было попрошено не упоминать имя жены Николаева. Суд признал, что примирение невозможно.

Ромашов почти все время до поединка был у Назанского. Последний отговаривал стреляться.

В конце дня он увиделся с Александрой, которая умоляла его не отказаться от дуэли, и то, что в любом случае ее муж не попадет в академию. Но она очень просила, что бы никто не был ранен и муж согласен с этим.

В составленном официально рапорте было доложено полковому командиру от штабс-капитана Дица подробности о состоявшемся поединке между Николаевым и Ромашовым. По команде противники сошлись в поединке в котором порудчик Николаев произвел огонь по подпоручику Ромашову и попал последнему в живот смертельно ранил его и Ромашов по истечению семи минут погиб от внутрибрюшной потери крови. Так же был приложен акт осмотра младшим врачем г. Знойко.

Краткий пересказ "Поединок" в сокращении подготовил Олег Ников для читательского дневника.